Послышался стук. Кто-то стучал в заднюю дверь, выходящую в переулок. Этой дверью пользовался только брат, но у брата был свой ключ. Может, он потерял ключ? Гера хотела открыть дверь, но вдруг испугалась. Это могли быть бандиты. Хоть отец и говорил, что им не проникнуть на верхние уровни, страх не проходил.
Гера стояла в нерешительности. Она могла подойти к переговорной трубке и вызвать отца или брата. Но какой глупой будет выглядеть она, если окажется, что это всего-навсего Спел.
И потому Гера выбрала третий путь. Она села в кресло и решила подождать, что будет дальше. Решение ничего не делать успокоило. Это было все-таки решение.
Стук прекратился. Гера ждала. Она вдруг поняла, что хочет, чтобы кто-нибудь пришел к ней. Хоть кто-нибудь, хоть бандит. Она уже три дня не видела ни одного человека. И испугавшись, что тот, за дверью, уйдет, она вскочила с кресла и побежала к задней двери. Но не успела добежать.
Как только она переступила порог маленькой гостиной, портьеры, ведущие в переднюю, раскрылись и с другой стороны в гостиную вошел человек.
Человек был ей знаком.
– Здравствуйте, милостивая госпожа, – сказал человек. – Да хранит вас бог Ред.
– Как вы сюда попали?
– Через дверь, – сказал человек, и тогда она поняла, что это – трубарь Крони.
– Ты – трубарь? – спросила она, потому что перемена, происшедшая с ним, была настолько разительна, что разрушала установленный порядок вещей, при котором трубарь всегда остается трубарем.
И дело было не только в том, что Крони был пострижен, изысканно и богато одет и лицо его, в морщинах и складках которого, как ни отмывай, должна оставаться впитавшаяся в кожу грязь и сажа, стало гладким и чистым. Крони был другим человеком, потому что вел себя как другой человек.
– Я трубарь, – сказал Крони. – Ты позволишь мне сесть?
– Садись, – сказала Гера. – Но ты ведь мертв.
– Почему? – удивился Крони, усаживаясь в кресло, правда, не раньше, чем в кресло опустилась Гера. – Я жив.
– Но Спел сказал…
– Спел не верил, что я дойду. А я дошел и вернулся.
– Зачем?
– Чтобы помочь другим и тебе. Мне жалко тебя.
Гера подняла брови. Это было оскорбление. Грязный не может жалеть госпожу, ибо лишен этого чувства.
– Как ты смеешь, – сказала она размеренно, наслаждаясь давно забытым ощущением власти над людьми. – Как ты смеешь испытывать благородное чувство…
– Сейчас вы скажете, Гера, – перебил ее Крони, выставив перед собой ладонь и словно закрываясь от ее слов, – что я – вонючий трубарь. Что вы позовете стражу и пожалуетесь отцу. Не надо. Вы же видите, что я вернулся оттуда и там, – Крони показал вверх, – никто ни разу не назвал меня вонючим трубарем. И поверьте мне, госпожа, что люди наверху богаче, сильнее и вашего отца, и Мокрицы, и всех директоров, вместе взятых.
– Ты в самом деле был там?
– А откуда у меня все это?
– Ты кого-то ограбил, ты украл все это. Я знаю, ты украл.
Правда была невероятна, и Гера защищалась от нее.
– Послушайте, Гера, – сказал Крони. – Вы же образованная девушка…
– Не тебе судить о моем уме!
Гера испугалась трубаря. Она сама придумала, что он ограбил кого-то, что он убийца, – ведь все трубари лживые, – и теперь Крони на глазах превращался в бандита, черты лица его складывались в злую гримасу, и он грозил ей…
Не выдержав встречи с невероятным, Гера проваливалась в тошнотворное озеро обморока, который не дарит благодатного небытия, а держит между действительностью и беспамятством.
Крони смотрел на нее в растерянности. Он видел, что с девушкой что-то неладно. Такой встречи он не ожидал. Он не подумал, что за тонкой маской знатной госпожи скрывается боль, растерянность и страх смерти, и ложно истолковал ее слова и действия.
Девушка еще смотрела на него, но глаза ее уже не видели трубаря, а замыкались на внутреннем мире кошмаров и неминуемой боли. Кисти ее рук лежали и казались голубыми.
С того момента, как Крони, потеряв терпение, открыл дверь отмычкой и встретил Геру, он был поражен ее видом. И виной тому была не столько болезнь, которая успела многое сделать за прошедшие дни, а то, что образ Геры оторвался от самой девушки и воспоминание смешалось с улыбкой Наташи, родился новый, скорее идеальный образ, которому Гера не соответствовала. Она оказалась и меньше ростом, и худее, и бледнее, чем должна была быть. Одежды ее, показавшиеся трубарю столь роскошными, были ветхи, и застиранные пятна на них были видны даже при том скудном освещении, которое казалось ослепительным неделю назад. И лицо Геры было не голубым, а землистым и не очень чистым – это было лицо подземного жителя. Реальный облик Геры, хоть был неожиданным и горьким, не привел к разочарованию, лишь вызвал жалость и желание прижать ее к груди и успокоить. Он не удержался и сказал об этой жалости вслух, а реакция на его слова была холодной и презрительной. Крони ожидал какой угодно встречи, но не такой. И растерянность, желание спрятаться в раковину показались ему врожденной спесью, к которой не подберешь ключа.
И вдруг Крони понял, что Гере плохо, что она теряет сознание, и когда голова ее упала, запрокинувшись на спинку кресла, и на углах губ показалась розовая пена, он бросился к Гере, опустился перед ней на колени, и рука его замерла в воздухе, потому что надо было что-то срочно предпринять, а Крони забыл о том, что он не один. И неизвестно, сколько бы он стоял на коленях, ощущая, как замерло вокруг время и он как бы подвешен внутри прочной и глухой сферы.
– Крони, – защекотало в ухе, и трубарю понадобилась секунда или две, прежде чем он понял, чей это голос. – Мы здесь, – сказал Круминьш. – Не бойся, мы все слышим и видим! Я передаю микрофон Аните.
– Крони, милый, – сказала Анита, вздохнула в микрофон, и Крони представил ее широкое, доброе лицо, на котором кружками нарисованы карие зрачки. – Не волнуйся. Как только мы поднимем ее наверх, мы ее вылечим. Я ручаюсь.
– Спасибо, – сказал Крони. И он был благодарен Аните не столько за слова, сколько за то, как они были сказаны.
– А пока, – сказала Анита, – сделай следующее. Гюнтер говорит, что прямо под правой рукой в твоем поясе есть карман. Вынь три красные пилюли и раствори их в воде.
Для того чтобы Гера выпила лекарство, ему пришлось приподнять ее голову. Волосы на затылке были мягкими и теплыми, и голова послушно поднялась.
Гера стискивала зубы, и Крони уговаривал ее шепотом:
– Пей, пожалуйста, пей. Это не горько. Это тебе поможет.
Губы шевельнулись. Гера глотнула и поперхнулась.
– Ну что ты, – сказал Крони. – Не спеши. Это вкусно.
Гера балансировала на неустойчивой планочке, протянутой между забытьем и реальностью. Голос Крони, рука, поддерживающая ее затылок, и вкус напитка сливались в умиротворяющую картину, сродни доброму сну. И когда, выпив напиток и ощущая, как он наполняет ее ласковым теплом, она открыла глаза, то близко, совсем рядом увидела глаза Крони и не испугалась, потому что они были добрыми.
