Герцог ушел, пора и мне восвояси, но я все медлю. Здесь тихо, никто не смеет сюда входить. Сажусь за стол, в деревянное кресло главы дома, высокое, с резной спинкой, голова неудобно и пребольно упирается в герб Говардов. Я воображаю, что умер не Георг, а дядюшка и мой муж стал главой семьи; теперь мое место по праву здесь, за столом, рядом с ним. Мы бы тут обсуждали наши планы и замыслы. Высоко бы вознесли семейство, воспитали бы детей. Брат и невестка королевы, дети — кузены будущего монарха. Георг уж верно стал бы герцогом, а значит, я была бы герцогиней. Богатая, влиятельная семья. Состарились бы вместе, муж ценил бы мои мудрые советы и горячую верность. Я бы обожала его страстный нрав, красоту и цепкий ум. Он бы ко мне привязался, обязательно привязался в конце концов. А Анна с ее капризами ему бы надоела. Со временем он бы обязательно понял, что нет ничего лучше верной любви и верной жены.
Но Георг мертв, и Анна мертва, оба умерли раньше, чем оценили меня по достоинству. Из всех троих выжила я одна, единственная, кому есть дело до наследства Болейнов. Вот я и сижу в этом кресле, мечтаю о том, чтобы они были живы, представляю себе наше несостоявшееся величие, а передо мной одиночество и старость, мелкие интриги, унижение и смерть.
ЕКАТЕРИНА
Вестминстерский дворец, апрель 1540 года
Перед обедом иду в покои королевы, и вдруг кто-то легонько дергает за рукав. Наверно, Джон Бресби или Томас Калпепер. Со смехом оборачиваюсь — мол, дайте пройти, а это, оказывается, король. Поспешно присела в реверансе.
— А, вы меня узнали?
Он в плаще, в широкополой шляпе — думает, никто не догадается. Конечно, я не сказала: «При дворе вы толще всех, как не узнать. Шесть футов роста и не меньше четырех в обхвате — таких больше нет. И от кого еще несет плесенью?» Нет, я говорю:
— Ваша милость, я узнаю вас всегда и везде.
Он делает шаг вперед, он без свиты, это необыкновенно. Обычно вокруг него не меньше шести человек.
— Как вы меня узнали?
Я придумала маленькую уловку — воображаю на месте короля душку Томаса Калпепера, любимого моего Томаса Калпепера. Отвечаю так, чтобы очаровать Томаса, улыбаюсь, как Томасу, говорю с королем, как с Томасом. Поэтому у меня получается:
— Не смею сказать, ваша милость, — так же легко, как: «Не смею сказать, Томас».
— Нет, скажите!
— Не могу.
— Скажите, милая Екатерина!
Это может продолжаться целый день. Меняю тон.
— Ах, мне стыдно.
— Тут нечего стыдиться, радость моя. Скажи, как ты меня узнала.
И я отвечаю, по-прежнему думая о Томасе:
— Это запах, ваша милость. Нежный цветочный аромат, жасмин или роза, а к нему примешивается запах разгоряченного скачкой коня, и еще пахнет кожей и морем.
— Я так пахну? — В голосе удивление.
С ужасом понимаю — удар попал в цель, хотя на самом деле от ноги несет гноем и он часто пускает газы — из-за запоров. Он всегда носит с собой ароматические шарики — хотя бы самому не так противно, но должен же он догадываться: от него воняет.
— Для меня — так. — На самом деле я вспоминаю чистый запах темных кудрей Томаса Калпепера — сладкий жасмин, кожа, соль.
Опускаю глаза, облизываю губы — слегка, никакой вульгарности.
— Я всегда узнаю вас по запаху.
Берет меня за руку, притягивает к себе.
— Девочка моя любимая!
Испуганно вскрикиваю, но смотрю прямо на него, словно жду поцелуя. Все это довольно противно. Он ужасно похож на бабушкиного дворецкого из Хоршема — такой же старый. Мне в дедушки годится — губы трясутся, глаза слезятся. Конечно, он король, самый могущественный человек в мире, я люблю своего короля. И дядюшка наобещал новых платьев, если сумею его завлечь. Но не очень-то приятно, когда старик обнимает тебя за талию, тыкается носом в шею.
— Дорогая девочка! — Слюнявый поцелуй холодит мне кожу. Брр, словно рыба поцеловала.
— Ваша милость, позвольте мне пройти.
— Я никогда тебя не отпущу!
— Ваша милость, я честная девушка.
Это срабатывает. Он разжимает объятия, я отступаю, король хватает меня за руки, хорошо хоть за пазуху не лезет.
— Екатерина, ты прелесть.
— Честь для меня — прежде всего.
Он крепко сжимает мне руки, снова притягивает к себе.
— Будь я свободен, вышла бы ты за меня? — спрашивает король совсем просто.
Ничего себе скорость! От удивления не могу вымолвить ни словечка. Молча хлопаю глазами — то ли молочница, то ли дойная корова.
— Замуж? Как это, сир?
— Мой брак не настоящий.
Он опять прижимает меня к себе, рука обвивается вокруг талии. Хочет задурить мне голову, затащить в уголок и залезть под юбку. Я продолжаю вырываться, он продолжает уговаривать:
— Мой брак не имеет законной силы. По многим причинам. Королева была помолвлена и не имела права выходить замуж. Совесть не позволила мне вступить с ней в святой союз. В глубине души я знаю — она принадлежит другому.
— В самом деле?
Он что, совсем дурой меня считает? Разве можно в это поверить?
— Я слышу голос совести. Бог говорит со мной.
— С вами говорит Бог? Правда?
— Да, — торжественно произносит король. — Наш брак не осуществлен. Богу известно о моих сомнениях. Поэтому я и не спал с ней. Наш брак не настоящий, скоро я буду свободен.
Совсем сдурел! Господи, куда у мужчин деваются мозги, стоит им увидеть хорошенькую девушку? Конечно, я не верю ни единому слову. Но все это так интересно!
— А с ней что будет?
— А?
Рука, подбирающаяся к моей груди, замирает, словно в раздумье.
— Что станется с королевой? Когда она не будет королевой?
— Откуда мне знать? — Будто он тут ни при чем. — Нечего было приезжать в Англию, раз не имела права выходить замуж. Она клятвопреступница. Может отправляться домой.
Вряд ли ей так уж захочется домой, к этому ее братцу. Она полюбила детей короля, и в Англии ей понравилось. Но рука Генриха по-прежнему у меня на талии.
— Екатерина, — шепчет он страстно, — позволь мне надеяться. Или у тебя есть другой? Ты молода, двор полон искушений, кругом кишат сладострастные, испорченные, похотливые мальчишки. Их головы забиты грязными мыслями. Ты увлеклась кем-нибудь? Может, тебе посулили подарочек за один лишь поцелуй?
— Нет. Я же говорила — не люблю мальчишек. Чем моложе, тем глупее.
— Правда не любишь?
— Нисколько.
— А кто бы мог тебе понравиться? — Король прямо мурлычет от самодовольства. Ему отлично известен ответ.