Мы все знаем — замужества ей больше не видать. А счастьем в эту зиму в нашем королевстве никто не избалован. Только королю положено быть счастливым, только ему одному.
ЕКАТЕРИНА
Хэмптон-Корт, Рождество 1540 года
Посмотрим, посмотрим, что у нас тут?
Наследство Сеймуров, да, все наследство. Замки, поместья, усадьбы, пожалованные Джейн Сеймур, — мои. Нетрудно вообразить, как злятся Сеймуры. Крупнейшие землевладельцы в Англии — и тут появляюсь я. Все земли Джейн теперь принадлежат мне.
Я еще получила почти все земли казненного за измену Томаса Кромвеля — туда ему и дорога. Так дядюшка говорит. Томас Кромвель хоть рода был незнатного, но поместья содержал в порядке, я получу изрядный доход. Это тоже дядюшка сказал. Хороший доход! Надо же! Да я и не знаю, для чего нужен плуг. Ну, на это существуют арендаторы.
Мне достались земли лорда Хангерфорда, приговоренного к смерти за колдовство и содомию. А еще — лорда Хью, настоятеля Редингского аббатства. Как всегда, не очень-то приятно получать поместья мертвецов, а ведь многие умерли из-за меня. Но как сказала леди Рочфорд (а я запомнила, хотя кое-кто считает, что у меня в голове ничего не задерживается), любое наследство мы получаем от умерших, нечего привередничать.
Это чистая правда. Но одна мысль засела у меня в голове: ей-тο наследство оставлено с любовью. Она довольна, что унаследовала титул Болейнов, только вот хорошо бы еще и дом в придачу. По-моему, вдове пристало больше горевать, а она почти не упоминает о покойном муже. Можно сказать, никогда. Я спросила однажды: «Странно, наверно, что покои вашей золовки теперь мои?» Так она только шикнула на меня. Могла бы иногда вспоминать о том, кого потеряла. Конечно, не все так чувствительны, как я.
Но мой случай — особенный. Если я овдовею, никто не будет ожидать от меня большой скорби. Муж гораздо меня старше. Он скоро умрет, это совершенно естественно, тогда я смогу устроить свою жизнь, как захочу. Ясное дело, вслух такое не говорят — придворной вежливости я научилась быстро. Король не желает слышать правду о себе, однако о других хочет знать все. Ему ни в коем случае нельзя напоминать о возрасте. Усталость, хромота, вонь от раны — закрытые темы. Я и притворяюсь, что вижу в нем ровесника, а не танцует он лишь потому, что предпочитает сидеть и любоваться, как танцую я. Долг жены ни словом, ни делом не показывать, что он мне в отцы годится. Да и отец из него никудышный — старый, толстый, слабый, вечно у него то запор, то нога болит.
Что я могу поделать — его дочь старше меня, серьезнее, лучше образованна. На Рождество она появилась при дворе — живое напоминание о матери. Я не жалуюсь, да и незачем. Одно присутствие дочери, серьезной, взрослой, раздражает короля. Да она куда больше годится мне в матери, чем в падчерицы. До чего ж я рада — гнев короля обратился на дочь. Мне и делать ничего не пришлось. С ней он стар, со мной — молод. Вот почему король не любит дочь и обожает меня.
Несомненно, он близок к смерти. Я буду горевать, если он умрет скоро, скажем в этом году. Это может случиться и через год. Тогда я стану королевой-регентшей при принце Эдуарде, своем пасынке. Вот весело будет! Быть королевой-регентшей лучше всего на свете. Богатство, удовольствия — как у настоящей королевы, и старый король не докучает. Может, лет через пятьдесят я, в свою очередь, стану требовать, чтоб меня считали молодой и прекрасной. Вот будет забавно!
Гоню от себя эти мысли, о таком даже молиться нельзя. Удивительное дело, измена — просто задуматься о смерти короля. Разве не странно? Что за прихоть — запретить говорить правду. Так или иначе, в измене меня обвинить нельзя. Я не желаю ему смерти и не молюсь об этом. Иногда, во время танца — рука Томаса Калпепера лежит у меня на талии, его дыхание щекочет мне шею, — я предаюсь мечтам. Король умирает, я могу выйти замуж, снова обнять молодого мужчину, ощутить запах его пота, тяжесть его тела, сладость поцелуя. Очередное па, Томас ловит меня в объятия. Как я томлюсь по нему! Приходится отрываться от партнера, говорить, что я устала, принимать безразличный вид и усаживаться рядом с королем. Леди Маргарита посмела полюбить против воли короля, теперь она узница в Сионском аббатстве. Не очень-то весело об этом вспоминать, да и ни к чему.
ДЖЕЙН БОЛЕЙН
Хэмптон-Корт, Рождество 1540 года
Это Рождество, счастливейшее в ее жизни, принадлежит Екатерине. При дворе королевы много перемен, ей прислуживают дамы из первых семей страны. Ей дарованы земли, слуги тысячами вьются вокруг, бриллиантам королевы могут позавидовать даже мавры. У нее будет счастливейшее Рождество в жизни, и нам всем приказано ей во всем потакать.
Король отдохнул, оправился и радостно предвкушает блистательное празднество — уж тут он покажет себя миру, пылкий муж молодой красавицы жены. Недавний скандал с племянницей позабыт, ее заперли в монастырь, а любовник сбежал. Китти Говард умудрилась свалить всю вину за распущенность, царящую в покоях королевы, на всех кого ни попадя, только не на себя самое. Все прощено и забыто, ничто не омрачит первого Рождества в жизни новобрачных.
Правда, с первой же минуты на хорошеньком личике надутые губки. Принцесса Мария явилась, как ей и полагается, ко двору, преклонила колено перед новой мачехой, но не изволила ей мило улыбнуться. Девчонка девятью годами моложе не произвела на принцессу должного впечатления, и она не сумела себя заставить сказать «матушка» глупой, тщеславной куколке. Нет, с этим словом она обращалась к самой достопочтенной королеве Европы. Принцесса Мария, с детства ученая девочка, серьезная, богобоязненная, истинное дитя Испании, не смогла переварить молодую вертихвостку. Уселась на трон ее матери, словно нелепый кукушонок на жердочку, и беззаботно вскакивает, как только появляется возможность потанцевать. Принцесса впервые увидела Китти Говард в прошлом году, среди фрейлин королевы она казалась самой глупой и тщеславной. А теперь — трудно поверить — превратилась в королеву.
Одни говорят — при дворе стало веселей, другие считают, что двор совсем распустился. Заранее было ясно: если юная дурочка становится тут полной хозяйкой и если ей ни до чего, кроме своих удовольствий, дела нет — жди кокетства, распутства, вызывающего поведения, всяческих проступков, пьянства, мошенничества и плохо прикрытого разврата. Так и случилось. А принцесса Мария смотрит на ярмарочный балаган серьезным, осуждающим взором. Конечно, ей мало что по нраву.
Надутые губки — и король понимает, его девочка-невеста всерьез разобижена. Он отводит дочь в сторону и приказывает: хочешь остаться при дворе, веди себя прилично. Принцесса Мария, которая уже немало в жизни повидала, прикусывает язычок, и ее на время оставляют в покое. Она ничего не говорит, не осуждает девчонку-королеву. Просто глядит на нее день ото дня. Умная, наблюдательная женщина разглядывает грязный пенящийся поток. Что-то в этом взгляде темных глаз превращает Екатерину в полупрозрачное, хоть и продолжающее смеяться, но призрачное существо.
Увы, маленькая Китти Говард не становится лучше благодаря занятому ею высокому положению. Впрочем, никто, кроме влюбленного мужа, на это и не надеялся. Дядюшка-герцог приглядывает за тем, чтобы она пристойно вела себя на публике, мое дело — следить за ней в личных покоях. Уже не раз дядюшка требовал ее к себе и читал строгую нотацию о подобающем королеве поведении. Она в ответ плачет покаянными слезами — это ей не трудно. Так не похоже на Анну — Китти не спорит, не отвечает ему попреками, не декламирует правила поведения при французском дворе, не смеется прямо в лицо. Вот ему и кажется, что дело сделано. Но проходит неделя, и в покоях королевы снова начинается возня, в каждой комнате, чуть ли не в ее собственной спальне, молодые придворные гоняются за фрейлинами, швыряются подушками, и сама королева в середине этой кутерьмы — вопит, приплясывает на постели и присуждает призы в подушечном турнире. И что тут поделаешь?
