Когда выходили из ресторана, Янсен спросил:
— Где мне прикажете быть этой ночью — на яхте или в гостинице?
Зоя взглянула на него быстро и странно и сейчас же отвернула голову, не ответила.
77
Зоя опьянела от вина и танцев. «О-ла-ла, как будто я должна отдавать отчёт». Входя в подъезд гостиницы, она опёрлась о каменную руку Янсена. Портье, подавая ключ, скверно усмехнулся черномазо-неаполитанской рожей. Зоя вдруг насторожилась:
— Какие-нибудь новости?
— О, никаких, синьора.
Зоя сказала Янсену:
— Пойдите в курительную, выкурите папиросу, если вам не надоело со мной болтать, — я позвоню…
Она легко пошла по красному ковру лестницы. Янсен стоял внизу. На повороте она обернулась, усмехнулась. Он, как пьяный, пошёл в курительную и сел около телефона. Закурил, — так велела она. Откинувшись, — представлял:
…Она вошла к себе… Сняла шляпу, белый суконный плащ… Не спеша, ленивыми, слегка неумелыми, как у подростка, движениями начала раздеваться. Платье упало, она перешагнула через него. Остановилась перед зеркалом… Соблазнительная, всматривающаяся большими зрачками в своё отражение… Да, да, она не торопится, — таковы женщины… О, капитан Янсен умеет ждать… Её телефон — на ночном столике. Стало быть, он увидит её в постели… Она опёрлась о локоть, протянула руку к аппарату…
Но телефон не звонил. Янсен закрыл глаза, чтобы не видеть проклятого аппарата… Фу, в самом деле, нельзя же быть влюблённым, как мальчишка… А вдруг она передумала? Янсен вскочил. Пред ним стоял Роллинг. У капитана вся кровь ударила в лицо.
— Капитан Янсен, — проговорил Роллинг скрипучим голосом, — благодарю вас за ваши заботы о мадам Ламоль, на сегодня она больше не нуждается в них. Предлагаю вам вернуться, к вашим обязанностям…
— Есть, — одними губами произнёс Янсен.
Роллинг сильно изменился за этот месяц, — лицо его потемнело, глаза ввалились, бородка чёрно-рыжеватой щетиной расползлась по щекам. Он был в тёплом пиджаке, карманы на груди топорщились, набиты деньгами и чековыми книжками… «Левой в висок, — правой наискось, в скулу, и — дух вон из жабы…» — железные кулаки у капитана Янсена наливались злобой. Будь Зоя здесь в эту секунду, взгляни на капитана, от Роллинга остался бы мешок костей.
— Я буду через час на «Аризоне», — нахмурясь, повелительно сказал Роллинг.
Янсен взял со стола фуражку, надвинул глубоко, вышел. Вскочил на извозчика: «На набережную!» — Казалось, каждый прохожий усмехался, глядя на него: «Что, надавали по щекам!» — Янсен сунул извозчику горсть мелочи и кинулся в шлюпку: «Греби, собачьи дети». Взбежав по трапу на борт яхты, зарычал на помощника: «Хлев на палубе!» — Заперся на ключ у себя в каюте и, не снимая фуражки, упал на койку. Он тихо рычал.
Ровно через час послышался оклик вахтенного, и ему ответил с воды слабый голос. Заскрипел трап. Весело, звонко крикнул помощник капитана:
— Свистать всех наверх!
Приехал хозяин. Спасти остатки самолюбия можно было, только встретив Роллинга так, будто ничего не произошло на берегу. Янсен достойно и спокойно вышел на мостик. Роллинг поднялся к нему, принял рапорт об отличном состоянии судна и пожал руку. Официальная часть была кончена. Роллинг закурил сигару, — маленький, сухопутный, в тёплом тёмном костюме, оскорбляющем изящество «Аризоны» и небо над Неаполем.
Была уже полночь. Между мачтами и реями горели созвездия. Огни города и судов отражались в чёрной, как базальт, воде залива. Взвыла и замерла сирена буксирного пароходика. Закачались вдали маслянисто-огненные столбы.
Роллинг, казалось, был поглощён сигарой, — понюхивал её, пускал струйки дыма в сторону капитана. Янсен, опустив руки, официально стоял перед ним.
— Мадам Ламоль пожелала остаться на берегу, — сказал Роллинг, — это каприз, но мы, американцы, всегда уважаем волю женщины, будь это даже явное сумасбродство.
Капитан принуждён был наклонить голову, согласиться с хозяином. Роллинг поднёс к губам левую руку, пососал кожу на верхней стороне ладони.
— Я останусь на яхте до утра, быть может весь завтрашний день… Чтобы моё пребывание не было истолковано как-нибудь вкривь и вкось… (Пососав, он поднёс руку к свету из открытой двери каюты.) Э, так вот… вкривь и вкось… (Янсен глядел теперь на его руку, на ней были следы от ногтей.) Удовлетворяю ваше любопытство: я жду на яхту одного человека. Но он меня здесь не ждёт. Он должен прибыть с часу на час. Распорядитесь немедленно донести мне, когда он поднимется на борт. Покойной ночи.
У Янсена пылала голова. Он силился что-нибудь понять. Мадам Ламоль осталась на берегу. Зачем? Каприз… Или она ждёт его? Нет, — а свежие царапины на руке хозяина… Что-то случилось… А вдруг она лежит на кровати с перерезанным горлом? Или в мешке на дне залива? Миллиардеры не стесняются.
За ужином в кают-компании Янсен потребовал стакан виски без содовой, чтобы как-нибудь прояснило мозги. Помощник капитана рассказывал газетную сенсацию — чудовищный взрыв в германских заводах Анилиновой компании, разрушение близлежащего городка и гибель более чем двух тысяч человек.
Помощник капитана говорил:
— Нашему хозяину адски везёт. На гибели анилиновых заводов он зарабатывает столько, что купит всю Германию вместе с потрохами, Гогенцоллернами и социал-демократами. Пью за хозяина.
Янсен унёс газеты к себе в каюту. Внимательно прочитал описание взрыва и разные, одно нелепее другого, предположения о причинах его. Именем Роллинга пестрели столбцы. В отделе мод указывалось, что с будущего сезона в моде — борода, покрывающая щёки, и высокий котелок вместо мягкой шляпы. В «Экзельсиор» на первой странице — фотография «Аризоны» и в овале — прелестная голова мадам Ламоль. Глядя на неё, Янсен потерял присутствие духа. Тревога его всё росла.
В два часа ночи он вышел из каюты и увидел Роллинга на верхней палубе, в кресле. Янсен вернулся в каюту. Сбросил платье, на голое тело надел лёгкий костюм из тончайшей шерсти, фуражку, башмаки и бумажник завязал в резиновый мешок. Пробили склянки — три. Роллинг всё ещё сидел в кресле. В четыре он продолжал сидеть в кресле, но силуэт его с ушедшей в плечи головой казался неживым, — он спал. Через минуту Янсен неслышно спустился по якорной цепи в воду и поплыл к набережной.
78
— Мадам Зоя, не беспокойте себя напрасно: телефон и звонки перерезаны.
Зоя опять присела на край постели. Злая усмешка дёргала её губы. Стась Тыклинский развалился посреди комнаты в кресле, — крутил усы, рассматривал свои лакированные полуботинки. Курить он всё же не смел, — Зоя решительно запретила, а Роллинг строго наказал проявлять вежливость с дамой.
Он пробовал рассказывать о своих любовных похождениях в Варшаве и Париже, но Зоя с таким презрением смотрела в глаза, что у него деревенел язык. Приходилось помалкивать. Было уже около пяти утра. Все попытки Зои освободиться, обмануть, обольстить не привели ни к чему.
