Но сейчас, купаясь в тепле и свете, подставляя лицо небу, чувствуя, как море яростно скручивается и раскручивается у ее ног, она не боялась мыслей о смерти. Она спокойно лежала, смотрела, как ветер рисует узоры на песке, и чувствовала, что тревога и жар на короткое время отпустили ее. Счастье в тот миг могло быть определено как отсутствие внутреннего жара. Но что теперь владело ею? Что явилось на смену обычному жару?
Она была благодарна за то, что ее нервы, загипнотизированные бодрящим сиянием солнца и неизбывной подвижностью моря, не бились в ней, как раскручивающаяся пружина, и не портили эти мгновения передышки.
И вдруг она услышала песню. Не какую-нибудь обычную песенку, какие может напевать любой человек, прогуливаясь по пляжу. Звучал мощный, хорошо поставленный голос, очень торжественный, привыкший к огромным залам и большому стечению публики. Ни песок, ни ветер, ни море, ни открытое пространство не могли ослабить его звучание. Голос лился уверенно, в полном пренебрежении к этим стихиям, как равный им по силе гимн жизни.
Фигура появившегося перед ней мужчины полностью соответствовала его голосу — совершенная оболочка для этого инструмента. У него была крепкая шея, крупная голова с высокими бровями, широкие плечи, длинные ноги. Отличный, крепкий корпус для вокальных струн, отлично подходящий для резонанса, подумала Сабина, не двигаясь, надеясь, что он пройдет мимо, не обратив на нее внимания, не прерывая свою песню — арию из «Тристана и Изольды».
Ария продолжала звучать, и Сабина вдруг представила себя в Черном Лесу из германских сказок, которые она так жадно читала в детстве. Гигантские деревья, замки, рыцари, все пугающе большое в глазах маленького ребенка.
Ария становилась все громче, набирала звучание, впитывала в себя и грохот моря, и красноватозолотистый карнавал солнца, сражалась с ветром и выбрасывала самые высокие ноты высоко в воздух пролетом моста пламенеющей радуги. И вдруг чары рассеялись.
Он увидел Сабину.
Мгновение он колебался.
Ее молчание — столь же красноречивое, как и его песня, ее неподвижность, так же выдающая поток ее мыслей, как и его мыслей — голос.
(Позже он сказал ей: «Если бы ты тогда заговорила, я бы тут же ушел. Но у тебя особый талант — ты позволяешь всему вокруг говорить за тебя. Я подошел к тебе только потому, что ты молчала»).
Она позволила ему и дальше пребывать в своих грезах.
Она смотрела, как легко и непринужденно, продолжая улыбаться, он взобрался на дюну. Его глаза словно вобрали в себя цвет моря. Всего мгновение назад она видела, как море смотрит на нее миллионом алмазных глаз, и вот уже два таких глаза — но еще более синих, еще более холодных — приближаются к ней. Если бы море, песок и солнце решили сотворить кого-нибудь, воплощающего послеполуденную радость, они создали бы кого-нибудь, похожего на этого человека.
Он встал перед ней, загораживая солнце и улыбаясь, а она попыталась прикрыться. В затянувшемся молчании они словно обменялись посланиями.
— Тристан и Изольда звучали здесь лучше, чем в опере, — сказала она и надела купальник и ожерелье спокойно, словно это было простым окончанием демонстрации его голоса и ее тела.
Он присел рядом с ней:
— Есть только одно место на земле, где ария звучала бы лучше. В том Черном Лесу, где она родилась.
По его акценту она поняла, что и сам он родом оттуда, а значит, и его физическое сходство с вагнеровским героем неслучайно.
— Там я пел эту арию очень часто. Там особенное эхо, оно вызывало у меня чувство, что моя песня сможет сохраниться в каких-то тайных родниках и когда-нибудь, много лет спустя после моей смерти, вырвется наружу и зазвучит.
Сабина, казалось, прислушалась к эху, оставшемуся от его песни, и к его описанию места, обладающего памятью, где само прошлое было эхом, хранящим опыт; и это несмотря на то, что именно здесь люди хотели избавиться от воспоминаний и жить только настоящим, считая память не более чем обременительным грузом. Именно это он имел в виду, и именно это поняла Сабина.
Потом ее опять словно подхватило приливом, и она сказала в нетерпении:
— Пройдемся.
— Я хочу пить, — сказал он. — Пойдемте туда, где я сидел. Там остался пакет с апельсинами.
Они спустились с песчаной дюны, съехали с нее, как на лыжах со снежной горы. И пошли по полосе мокрого песка.
— Я однажды видела пляж, где при каждом шаге из-под ног вспархивали фосфорные искры.
— Поглядите на песчаных дятлов
[13]
, — сказал певец, употребив несуществующее слово, но Сабине понравилось его изобретение, и она засмеялась. — Я приехал сюда отдохнуть перед началом оперного сезона.
Они поели апельсинов, поплавали и пошли дальше. И только на закате решились прилечь на песке.
Глядя на его крупное тело, сильные руки, мускулистую шею, она ждала от него несдержанности, неистовства.
Но он просто смотрел на нее глазами, ставшими голубыми, как лед. Эти равнодушные глаза словно разглядывали не ее, а сонмы других женщин, сейчас растворившихся в ней одной, готовой, в свою очередь, раствориться в них. Такой взгляд Сабина всегда считала «взглядом Дон Жуана» и всегда и везде не доверяла ему. Это была алхимия желания, которое на этот миг сосредотачивалось на воплощении всех женщин — Сабине, но с той же легкостью могло в одну секунду превратить Сабину во многих других.
Это была угроза ее самоощущению «уникальной» Сабины, той Сабины, которую любит Алан. От недоверия к этому взгляду кровь застыла в ее жилах.
Она всматривалась в его лицо, пытаясь определить, заметил ли он, что она нервничает, что каждое следующее мгновение этого опыта повышает ее нервозность, практически парализует ее.
Но вместо нетерпеливого жеста он, словно приглашая ее к воздушному вальсу, взял в свои изящные ладони кончики ее пальцев и сказал:
— Руки у вас холодные.
Он стал ласкать ее руку, целуя ложбинку в изгибе локтя, стал целовать плечи. Он сказал:
— Ваше тело горит, словно при температуре. Вы не перегрелись на солнце?
Чтобы подбодрить его, она сказала небрежно:
— Это страх перед выходом на сцену.
На эти ее слова, как она того и боялась, он ответил смехом, полным издевки и недоверия. (На всем свете был только один человек, который мог поверить, что она боится. И сейчас она хотела бы убежать отсюда прочь, домой к Алану, прочь от этого чужого, смеющегося над ней незнакомца, которого она попыталась обмануть своей выдержкой, молчанием опытного знатока, приглашающими глазами. Это было слишком трудно вынести, и она бы все равно проиграла. Она была слишком напряжена и испугана. Проявив слабость, в которую этот чужой мужчина не поверил, которая вызвала его издевательский смех, которая резко расходилась с ее вызывающим поведением, Сабина не знала, как ей теперь восстановить престиж в его глазах. Потом ей довелось еще раз услышать этот издевательский смех — когда он пригласил ее встретиться с его лучшим другом, товарищем по приключениям, его братом Дон Жуаном, таким же учтивым, элегантным и самоуверенным, как он сам. Они обращались с нею весело, словно она одного с ними поля ягода, искательница приключений, охотница, амазонка, а она взяла и оскорбилась!)
