О, она научилась спускать любовные записки в туалет, не оставлять своих волос на чужих расческах, подбирать шпильки, стирать следы от губной помады, сметать пудру.
У нее были глаза шпиона. У нее были привычки шпиона. Она всегда тщательно складывала свою одежду на один стул, словно ее могли неожиданно вызвать среди ночи и тогда бы ей потребовалось уйти, не оставив никаких следов своего присутствия. На этой войне любви ей были знакомы все приемы.
А ее нейтральная зона была моментом, когда она не принадлежала никому и могла собрать воедино свою разметавшуюся душу. Для нее это было моментом не-жизни, не-желания. Моментом, когда она улетала, если мужчина начал восторгаться другой женщиной или слишком много говорить о прошлой любви. Мелкие обиды, булавочные уколы, наплывы безразличия, никчемная измена, небольшое предательство служили предупреждениями о куда более крупных обидах, изменах и предательствах, и им нужно было противопоставить такую же, или еще большую, почти тотальную неверность, мощнейшее из противоядий, заготовленных заранее на крайний случай. Она копила в себе предательства, чтобы быть готовой, испытав шок, сказать себе: «Меня не застигли врасплох, я не попала в ловушку из-за своей невинности, из-за глупой доверчивости. Я сама уже предала. Нужно всегда опережать, немного опережать поджидающие тебя предательства. Нужно опережать их и быть к ним готовой!..»
Когда она вернулась в комнату, Филипп еще спал. Время клонилось к вечеру, шел дождь, холодный ветер проникал в комнату, но Сабина не испытала желания укрыть, укутать или согреть его.
Она отсутствовала только пять дней, но из-за силы пережитых эмоций и новизны ощущений, из-за всего этого внутреннего самокопания и самоизучения Сабине казалось, что она не была дома уже много лет. Образ Алана отошел далеко в прошлое, и она испугалась, что окончательно потеряла его. Те пять дней, которые произвели такие изменения в ее теле и чувствах, удлинили срок ее отсутствия, отдалили ее от Алана на расстояние, измерить которое невозможно.
Когда мы выбираем пути, руководствуясь зовом чувства, они обозначаются на карте сердца как дороги, уводящие от центра прочь и, в конечном счете — в изгнание.
В таком настроении она вернулась в его дом.
— Сабина! Какая радость! А я думал, что тебя не будет еще целую неделю! Что-нибудь случилось? Никаких неприятностей?
Он был там. За пять дней не изменились ни его голос, ни обволакивающее выражение глаз. Квартира была такой же, как и прежде. Возле кровати лежала открытой все та же книга и валялись те же, еще не выброшенные журналы. Он даже не успел доесть фрукты, которые она купила, когда в последний раз была здесь. Она нежно коснулась рукой переполненных пепельниц, задумчиво провела пальцами по покрытой пылью крышке стола. Жизнь здесь была упорядоченной, органичной, без резких падений и взлетов.
Оказавшись здесь, она ощутила ту, другую жизнь как фантазию. Она взяла Алана за руку и нащупала знакомую складку на запястье. Она почувствовала, что, пока он еще не коснулся ее, ей нужно обязательно принять ванну и соскрести с себя другие места, руки, запахи.
Алан приготовил ей сюрприз, раздобыв несколько записей ударных и вокала из «Ile Joyeuse». Они стали слушать звучание барабанов, доносящееся вначале словно издалека, из затерянной в густых джунглях деревни. Вначале это было похоже на звук шагов маленьких детей, бегущих сквозь заросли сухого тростника, потом на более тяжелый топот по полусгнившим стволам, и, наконец, властные пальцы резко ударили по коже барабанов, и раздался мощный хруст обламываемых сучьев. Музыканты хлопали по натянутым звериным шкурам, потирали их, стучали по ним костяшками и кончиками пальцев с такой скоростью, что не оставалось времени для эха.
Перед глазами Сабины мелькали тела — эбеновые и цвета корицы, тела, сквозь кожу которых не проступают кости, тела, сверкающие после диких морских купаний, скачущие и танцующие в стремительном ритме барабанного боя, одетые в изумрудно-зеленое, ярко-синее, желто-оранжевое, в самые разные краски цветов и фруктов, — вечно пламенеющий эвкалипт плоти.
Бывают такие места, где телом управляет только пульсация крови, где невозможно отличить скорость ветра от бушевания волн и солнечных оргий. Полные жизненной силы голоса радостно пели: каскабель… гуйабана… чинчинегритес…
— Я мечтаю, чтобы мы поехали туда вместе, — сказала Сабина.
Алан посмотрел на нее обиженно, как будто ему было больно напоминать ей об этом:
— Я же не могу оставить работу. Может быть, в этом году, но попозже…
Взгляд Сабины становился все более застывшим. Алан воспринял это как разочарование и добавил:
— Потерпи немного, Сабина!
Но взгляд Сабины изменился не из-за разочарования. Просто она погрузилась в свое видение. Она смотрела на обретающий форму мираж, на птиц, рождающихся с новыми именами: «кучучито», «пито реаль», опускающихся на деревья с названием «ликвидамбар», и над ее головой поднималась крыша из пальмовых листьев, связанных соломой. «Попозже» — всегда означало слишком поздно; точной даты не существовало. Существовало лишь огромное расстояние, которое нужно было преодолеть для того, чтобы достичь недостижимого. Барабаны явились сюда и вместе с ритмом стучащего сердца принесли запах тел цвета корицы. Скоро они должны будут принести приглашение, отказываться от которого она не станет.
Когда Алан снова взглянул на нее, она опустила ресницы в знак покорности. Он почувствовал, что угроза отъезда сменилась внезапным послушанием. Он не заметил, что ее уступчивость сама по себе была формой отсутствия. Она уже поселилась на Острове радости.
Может быть, именно из-за этого, когда однажды, прогуливаясь по улице Мак-Дугалл, она услышала бой барабанов, ей показалось естественным остановиться, подняться по лестнице в мансарду со стенами, выкрашенными в оранжевый цвет, и присесть на один из покрытых мехами барабанов.
Музыканты играли, полностью уйдя в себя, погрузившись в транс, как того и требовал ритуал. С кухни доносился запах пряностей, и золотые серьги танцевали над дымящимися блюдами.
Голоса вступили, начав с гимна Алалле, потом стали зовом птиц, зовом животных, обрушивающимися со скал водопадами, растениями, погружающими расставленные, как пальцы, корни в воды лагуны. Барабаны звучали в таком бешеном ритме, что сама комната словно превратилась в лес пляшущих деревьев и гудящего ветра, умащивающего посылающую наслаждения Алалле.
Среди темных лиц выделялось одно более светлое. Наверно, французская или испанская бабушка добавила свой розовато-белый ручеек в эбеновый котел, придав черным волосам свойство отражающей глубины, как у черного зеркала. Круглая голова, широкие брови, полные щеки, мягкие сияющие глаза. Пальцы касаются барабана стремительно, но плавно, передают страсть, исходящую от плеч и бедер.
Сабина представила себе, как он плавает, прыгает через костер на берегу, скачет, лазает по деревьям. Сквозь кожу не проступают кости, она гладкая, как у жителя островов Южных Морей, и мышцы у него сильные и в то же время незаметные, как у кошки.
