— Да хорошо ли ты слышала? Иуда совсем иначе все представлял…
— Самым лучшим образом все слышала! Он ясно осуждал заботы о благах земных, говорил, что надо искать прежде всего царства Божия и правды его, а остальное все приложится.
— Ну, конечно, коль скоро царство будет наше, то у каждого будет всего по горло! Ну, а чудеса он творил?
— Накормил большую толпу людей семью хлебами и горсточкой рыбы…
— Ты считала?
— Нет, но так говорили все!
— Допустим, но пойми, что нехитрое дело пренебрегать богатствами, коль скоро владеешь таким даром размножения, но ни я, ни ты и никто на свете не сумеет выжать ни одной каплей вина больше, чем сколько его в чаше, или создать из одного динария много динариев. Пусть научит нас этому, тогда я соглашусь, что его учение многого стоит!..
Марфа задумалась и опечалилась.
— Я не знаю, не умею объяснить тебе, но если бы ты сама была там, пережила то, что я, то ты бы уверовала так же, как и я… Необъяснимые чары таятся в нем самом и в его речи… Знаешь ли, что мне рассказывали те, кто знал его в детстве? При звуке его голоса слетались птицы, выплывали рыбы из глубины вод! Уже в детские годы он поражал ученых знанием Священного писания… Отличался такой добротой, что в жаркие дни бегал среди цветов, и пчел, отягощенных медом, на руках переносил в ульи, никогда не ошибался, всегда каждую пчелу приносил в ее улей; лилии, побитые ливнем на лугах, выпрямлял; исправлял разрушенные гнезда, и если ему приходилось нечаянно забежать в чистый ручей и ножками замутить в нем воду, то, жалея воду, он горько плакал!..
— Он молод еще? — спросила Мария.
— Ему еще нет тридцати лет…
— А красивый?
— Ты почему спрашиваешь? — сурово спросила Марфа, но, заметив в глазах сестры только любопытство, воскликнула:
— Чудесный, стройный, как пальма, волосы длинные, спускаются на плечи, словно лучи солнца… Он выглядит в своем плаще, словно херувим с крыльями!
— Ты любишь его? — прервала его Мария. Марфа вздрогнула, опустила голову и проговорила глухо:
— Он велел всем любить его и любить друг друга, потому что каждый человек есть наш ближний…
— Да! Но далеко не каждый нам одинаково нравится! — с шаловливой улыбкой заметила Мария и ушла, довольная тем, что узнала все оберегаемые от нее тайны и что Марфа влюблена.
В первый раз она уснула по-прежнему крепко и спокойно, спала долго и глубоким сном, а проснулась бодрая и полная радости, весело взглянула на стоявшую подле ее ложа Дебору и, заметив по ее лицу, что есть какая-то новость, воскликнула;
— Говори скорее!
— Ждет, с утра ждет…
— Кто?
— Прекрасная лектика с пурпуровыми занавесками, четыре сильных ливийца и проводник с римским мечом… Спрашивают госпожу…
— Муций! — воскликнула Мария, вскакивая с ложа. — Давай скорее пеплум, сверни волосы!.. — И, одевшись, она торопливо сбежала по лестнице, — Куда это ты летишь без памяти? — остановила ее Марфа.
— Приятельница моя, Мелитта, больна… зовет меня!
— Так! А эти люди говорят, что они принадлежат какому-то Децию-римлянину…
— Мелитта пользуется его лектикой! — лгала Мария, не запинаясь, — Бросила бы ты уж раз навсегда этих своих приятельниц, все они распутницы, и я бы охотно вымела их грязной метлой за городские стены! — вспылила Марфа.
— Что я слышу?! На ближних с метлой? Хороша любовь!
И, пользуясь замешательством сконфуженной сестры, Мария выбежала за ворота, уселась в лектику и велела нести себя к Мелитте. Там она переоделась в ту же самую тунику и надела те же драгоценности, какие были на ней на пиру у Мария.
Когда она одевала легкую ткань, на нее повеяло легким запахом духов Деция, и, словно в синеватом тумане, всплыли перед ней картины той упоительной ночи. Сердце ее вздрогнуло, а тело как бы охватило жаркое пламя.
Она села в лектику, невольники взялись за ручки и мерным, быстрым, но ровным, эластичным шагом понесли ее. Лектика тихо покачивалась, словно люлька, а Мария полулежала в ней, закрыв глаза и мечтая о предстоящем свидании… Она очнулась только тогда, когда вокруг нее послышался шум оживленного города. Сквозь слегка раздвинутые занавески она видела палатки торговцев, полные розовых яблок, сушеных фиников, зеленых огурцов, фасоли и золотистых апельсинов, От времени до времени проходили мимо нее люди, одетые в серые плащи, небольшие мулы, но больше всего было любопытных, смуглых, курчавых ребятишек.
В ушах Марии стоял гул от резких криков торговцев, погонщиков скота, воркования горлинок, гоготания дикой и домашней птицы и от царящего в тесных уличках шума.
Носилки с трудом пробирались вперед среди толпы, потом двинулись несколько быстрее, пока не выбрались на площадь, и тут остановились уже надолго. Мария увидела целую вереницу бесшумно ступавших серьезных верблюдов, а на них молчаливых всадников в белых бурнусах.
Когда караван прошел наконец, лектика свернула в сторону, миновала ворота и остановилась. Проводник раздвинул занавески и помог выйти… Мария поднялась по мраморной лестнице и увидела в передней на полу двух амуров из мозаики, державших ленту с надписью «Salve, Maria».
Самый порог и входная арка были украшены миртом и розами; в глубине великолепного атриума, опираясь рукой на голову одного из тритонов, окружающих имплувиум, стоял Муций.
При виде Марии он сбросил с себя тогу и, как ковер, положил перед ней на полу, обнял ее, поднял вверх и, целуя, воскликнул;
— Наконец!
Но Мария вырвалась из его рук и сказала с милым капризом:
— Хорошо это «наконец»! Можно поседеть, как гора Кармель, и превратиться в прессованный финик, пока тебя дождешься.
— Моя дорогая старушка, — смеясь, оправдывался Муций, — сначала меня задержал Вителий, а потом мне пришлось поехать к Пилату, моему родственнику, который задерживал меня у себя, хоть я и рвался из Цезарей, Затем дом оказался очень ветхим, пришлось его значительно перестраивать — и то еще не все готово, только часть.
Мария оглянула обширную залу, в которой они находились. Она, казалось, вся была полна колонн, бегущих вдаль. Эти ровные вереницы колонн так поразительно подражали действительности, что Мария прямо остолбенела, увидев вдали цветущий луг и группу смеющихся обнаженных девушек, танцующих в высокой траве. Каково же было ее удивление, когда, подойдя ближе, она увидела, что это всего лишь нарисованная фреска. Между колоннами в нишах стояли прекрасные копии мраморной Афродиты Книдской и Геры Поликтеты из бронзы, Ганимеда и спящей Ариадны. Посредине залы стояли две терракотовые статуи в натуральную величину: Август в тунике и панцире с Амуром у ног и Муций в виде Эндимиона.
На стенах виднелись свежие фрески, изображавшие три любовных приключения Юпитера.
В виде змеи могучими извивами он опоясывал отдающуюся ему Прозерпину и в жадном поцелуе погружал свое пламенное жало в ее полураскрытые губы. Орлиными крыльями он окутывал белобедрую Астрею, обхватив цепкими когтями ее грудь. Языками яркого пламени он ласкал сгоравшую от наслаждения Эгину.
