Между тем стража пролагала себе путь среди толпы, окружавшей со всех сторон Голгофу, и вскоре очутилась на вершине лысого пригорка. Раздалась громкая команда центуриона, и шум вокруг моментально утих. Наступило зловещее молчание, полное напряженного ожидания. Мария поднималась на пальцы и все-таки не могла видеть, что там творится.
С приговоренных сняли одежды и, размешав вино с миррой, подали им этот одуряющий напиток, Дамазия выпил все одним глотком, сплюнул и, грубо смеясь, сказал:
— Крепкое, дух захватывает.
Тит выпил молча. Иисус только прикоснулся и отстранил кубок.
Потом их положили на кресты и стали прибивать гвоздями руки и ноги, поддерживаемые прибитой внизу доской, чтобы тела не повисали.
Первыми были подняты вверх и вкопаны в землю кресты с распятыми разбойниками.
При виде мускулистых торсов, неестественно напряженных, толпа разразилась оскорбительными криками, прозвищами, свистками.
— Гей, гей, — отвечали разбойники на насмешки насмешками. — Вы все сгниете и окончите жизнь, как паршивые собаки, а мы по крайней мере умираем с парадом, вместе с царем!
Поднялся вверх и третий крест, несколько не похожий на другие, с большой доской, на которой виднелась надпись: «Царь Иудейский».
На этом кресте Мария увидела белое, неестественно вытянувшееся тело. Перед ней высоко в воздухе висел распятый, изменившийся до неузнаваемости, измученный, избитый, лишенный всякой славы и достоинства человек.
Некоторое время она смотрела, ничего не понимая, и вдруг губы ее широко раскрылись, лицо вытянулось, волосы встали дыбом. Она узнала рыжеватые, вьющиеся волосы, спустившиеся вдоль исхудалых щек, и светившиеся на солнце нежные, полные крови руки учителя. Видно было, как страдальчески поднимается его грудь, как тяжело он дышит, как быстро вздымаются и опадают его ребра, судорожно вздрагивает и корчится все тело.
— Спаситель, спасающий весь мир, спаси же теперь самого себя! — кричала толпа.
— Сойди с креста, и мы поверим, что ты Мессия, — насмехались фарисеи.
— Разрушающий храм и в три дня созидающий, смотри, храм невредим, а ты висишь! — издевалась чернь.
— Царь, хорошо ли тебе на твоем троне?.. — добавляли разбойники, одурманенные вином, ослаблявшим муки казни.
Мария стояла на месте, не будучи в силах двинуться, словно скованная параличом, кровь застыла у нее в жилах, мозг превратился в лед, ей казалось, что она ослепла, что черные пятна кружатся у нее перед глазами. Когда она очнулась, то увидала, что окруженная терновым венком голова Иисуса склоняется вперед, как бы отрывается от креста, а глаза блуждают вокруг, словно ищут чего-то или кого-то.
Вдруг эти глаза встретились с ее глазами, заблистали слезами и долго всматривались в нее с высоты, такие же самые, как и раньше, но только еще более полные глубокой любви.
— Иисусе! — взвился над общим шумом и задрожал спазматически в воздухе ее звонкий, пронзительный голос… Она взбежала на холм, и, хотя солдаты отталкивали ее, она снова возвращалась и снова шла вперед, распростирая руки, словно хотела упасть ему в объятия, в его распростертые на кресте руки. Наконец, силы покинули ее, Мария упала и так скорчилась, что, казалось, это лежит не живое тело, но лихорадочно вздрагивают какие-то обрывки одежды, покрытые заревом распущенных волос.
Толпа затихла и уже с меньшим интересом наблюдала за мучениями приговоренных. Страдальчески скорчившиеся тела разбойников стали тяжелыми, повисли и были почти неподвижны, только легкая дрожь, да слабые быстрые движения запавших ребер и блеск закатившихся белков говорили о том, что они живы.
Иисус, казалось, перестал уже страдать совершенно, тело его бессильно висело на кресте, только в глазах еще теплилась жизнь.
Зрелище казни стало таким монотонным и скучным, что толпа начала расходиться, а вскоре разошлись и наиболее упорные, так как ветер усилился, медно-красная туча заволокла солнце и рыжеватым сумраком окутала всю землю.
У места казни остались только римские солдаты да группа женщин — Мария, мать сынов Заведеевых, Иоанна, жена Хузы, Вероника и Саломея; из мужчин Иосиф из Аримафеи, получивший от Пилата разрешение взять потом тело Иисуса, Никодим и стоявший несколько в стороне Иуда.
Он стоял нахмурившись, нервно подергивая плечами, и то с упреком и с презрением посматривал на крест, то окидывал насупленным взглядом лежавшую на земле и конвульсивно вздрагивавшую Марию.
Блеснула молния, раздался удар грома, далеко раскатившийся в горах, и пошел крупный и редкий дождь. Буря прошла стороной, и вскоре снова появилось яркое солнце, уже клонившееся к закату.
Когда очнувшаяся благодаря дождю Мария полными слез глазами взглянула на Иисуса, зрачки его уже стали мутными. Он что-то шептал почерневшими губами, и она видела, как солдат, намочив губку в воде с уксусом, подал ее ему на конце копья и как Иисус, жадно высосав ее, как будто очнулся на минуту.
Его измученные глаза снова загорелись светом.
— Сила моя покинула меня, — проговорил он, потом вздрогнул и воскликнул с отчаянием, раздирающим голосом:
— ЕЙ, ЕЙ, lama Sabachtani!
И с этой ужасной жалобой, что и Бог покинул его, голова Иисуса бессильно упала на грудь, а на посиневших губах показалась кровавая пена.
Мария слышала его голос, слышала каждое слово, но не была в состоянии понять их содержание. Сознание как бы покинуло ее, и она стала клубком издерганных нервов, наболевших до такой степени, что уже больше страдать она, видимо, была не в силах, дошла до последних границ муки, до состояния полного отупения.
Между тем наступил вечер пятницы, шабаш, который был бы нарушен, если бы казнь продолжалась дольше.
Шабаш был тем более торжественный, что приходился накануне праздника Пасхи, и по просьбе священников Пилат разрешил ускорить смерть приговоренных так называемым crurifragium, то есть перебить им колени: способ, который римляне применяли к рабам и военнопленным.
По приказанию Петрония солдаты уже перебили колени разбойникам, а когда они подошли к Иисусу, то увидали, что он уже мертв; но все-таки, желая убедиться, один из воинов ударил его копьем в левый бок ближе к груди.
Полилась кровь, и раздался нечеловеческий крик Марии, которая, прорвавшись сквозь цепь, припала к кресту и с такой силой обвила его руками, что два легионера не могли никак оттащить ее.
— Оставьте ее, — приказал центурион. Он велел снять с крестов тела разбойников, а, прочитав приказ Пилата, тело Иисуса передал на попечение Иосифа.
Раздался сигнал трубы, солдаты построились в боевой порядок и отправились в город.
— Встань, Мария, — стали уговаривать Магдалину женщины, — нам надо снять тело с креста и похоронить его временно в гробнице Иосифа. После праздника мы придем умастить его. Теперь мы только пересыплем саван миррой и алоэ, которые принес Никодим. Встань, Мария.
