Они были в тревоге. Эта удивительно прекрасная женщина, казалось, слушала их с напряженным вниманием и в то же время не слышала ничего. Глаза ее как будто бы смотрели куда-то вдаль, иногда она окидывала их недружелюбным испуганным взглядом, и скорбная, почти мрачная усмешка кривила ее уста. На вопросы она не отвечала совсем или отвечала лаконически — да и нет, часто невпопад, противореча себе самой. Бывало, что неожиданно нервно плакала или впадала в такое возбужденное состояние, что все испуганно покидали ее келью.
Они пробовали подсматривать, что она делает, оставаясь одна, и убедились, что ничего, увидели только, что она поразительно прекрасна. И действительно, Мария была красива, как никогда. Во время долгого морского путешествия стал удивительно свежим цвет ее бело-розового тела и она пополнела несколько, красота ее достигла своего расцвета.
Перед самым ее приездом в Марсель только что прекратилось истечение крови и раны были уже сухие, но сильно покрасневшие.
Дабы показать ее верным, решено было, как всегда, созвать к вечеру молитвенное собрание.
Пришли все, зала была полна. Мария, одетая в черное шелковое платье, с широкими рукавами и разрезом на левом бедре, босая, дабы можно было видеть ее ноги, покидая келью, услыхала глухой шум голосов, напоминавший шум волн.
Когда она вошла, окруженная старейшинами, то почувствовала, что на нее глядят сотни горящих глаз. Говор затих сразу, воцарилось торжественное молчание, прерываемое только шипением фитилей, горевших в светильниках.
— Мария Магдалина, — заговорил взволнованный Максимин, — ты видела Христа, расскажи, каков он был.
— Христос, учитель мой, прекрасен был, как никто из виденных мной людей, глаза его — звезды, волосы, ниспадавшие по плечам, — лучи солнца, губы полны были удивительной нежности, руки мягкие, белые, как лилии, плащ его — крылья ангела, а тело… ох, тело…
— Я не спрашиваю тебя, каким он был по внешнему виду, а каким он был по духу, — сурово прервал ее Максимин.
— Пусть говорит, как хочет, — раздались из толпы протестующие голоса.
Мария молчала, ее широко открытые глаза как бы угасли, лицо стало мертвенно-неподвижным.
— Ты была грешница, много грешила, исповедуйся нам, как была ты грешна, чтобы изменить тему, заговорил старший диакон.
Мария задрожала…
— Ох, тяжелое было, но и приятное ярмо моих прегрешений, росло оно вместе со мной, сначала коснулось поцелуем уст моих, потом перешло на шею, на грудь, бедра, потом охватило все мое тело. Его пламенным перевяслом я вязала мужей как снопы, и клала рядами, а много их было — не счесть… Каждый из них отличался своим особым наслаждением, но конец был всегда один — огонь в крови и безумие…
Тело Марии задрожало, конвульсивно искривились ее губы — она загорелась страстью, и загорелась почувствовавшая ее огонь толпа.
— И вывел тебя Господь из этой бездны, — нарушил тишину настоятель.
— О, сладостная бездна! Готовы ловить ее сердца наши. Распахни свои бездонные объятия, обними нас, дабы мы с наслаждением упивались сном, охватывающим нас раньше, чем дни наши потонут в пропастях смерти. Пусть изливается кровь наша перед Господом, как вино; счастлив, кто упьется им. Как от гласа Господня загорается огненное пламя, родит бесплодная пустыня, так от голоса этой женщины загорается огонь в моей груди, возрождается моя утраченная было мощь… Эгей, радуйтесь души… — разразился неожиданным гимном Флегонт.
— Эгей! — задрожала зала от криков. Ноздри Марии задрожали, грудь высоко поднялась, щеки зарделись ярким румянцем.
— Братья, сестры, — расплакался от волнения Урбан и стал говорить бессвязно.
— Вы видите, видите ту… которая… Христову женщину видите, видите… повторял он, рыдая.
Ему вторили истерические рыдания. Мария почувствовала на глазах слезы.
— Не плачьте. Увидим раны Христовы, — покрыл все звонкий голос Флегонта.
— Подними руки, — приказал настоятель. Мария подняла вверх две белых руки с лепестками пылающей розы посередине.
— Гвозди муки его были вбиты сюда, — среди глубокой тишины говорил Максимин.
— Покажи свои ноги, Мария.
Мария подняла платье выше щиколотки.
— Так ему прибили к кресту ноги.
— Повернись. — Два диакона распахнули разрез платья, обнажив ее ногу до бедра и выше до груди, — Здесь его пробили копьем, дабы убедиться, умер ли он, здесь брызнула его святая кровь.
— Кровь, святая кровь! — повторили согласным хором диаконы.
— Святая кровь, кровь… — застонала возбужденная толпа и подвинулась ближе к Марии.
— Приложимся к этим святым знакам, — склонился первый настоятель, за ним старейшины, а затем ноги, руки, бедра, грудь и все пылающее тело Марии осыпали поцелуями, нежными, трогательными, легкими — женские губы, жадными, требовательными были прикосновения мужских уст, молодых, гладких, мягких, усатых, жгучих, и беспомощных, старческих, жестких, как щетина.
Мария задрожала, забилась, как в лихорадке, зашаталась и упала навзничь.
Судороги сводили все ее тело, пена выступила на губах, и дикий шепот, отрывистые выражения, глубокие вздохи, страдальческие стоны вырывались из ее груди.
— Духом говорит втайне, духом говорит втайне, — шептала толпа и остолбенела.
Отрывки фраз на различных языках, бормотание непонятных слов — все это создавало мистическую завесу, из которой каждый из слушателей выхватывал то, что ему нравилось, открывал одну ведомую лишь ему тайну, узнавал в этом пророчество, произнесенное на его языке.
Вдруг в углу комнаты раздался истерический крик, на пол свалилась молодая женщина Аквилия, свернулась в клубок и покатилась по зале. Ничего не сознавая, она рвала на себе платье и произносила нашептываемые ей дьяволом бесстыдные слова.
— Кирие элейсон, Христе элейсон, — запели диаконы среди общего шума, нервных рыданий и фанатического экстаза возбужденной толпы.
— Кирие элейсон, Христе элейсон, — мрачно гремел хор, подхваченный другими.
Под звуки пения подняли неподвижное, словно застывшее тело Марии и унесли в ее келью.
А когда успокоилась Аквилия и уснула под влиянием заклятий, усталый, покрытый потом Максимин стал на колени и велел читать «Отче наш», Уже гасли светильники, а изнуренная толпа все повторяла и повторяла молитву Господню.
Наконец, настоятель встал.
— Идите в мире, теперь я вижу, что вы действительно начинаете познавать Господа.
И он не ошибся. Под влиянием выступления Марии вновь разгорелся энтузиазм в сердцах верных, и община стала скоро ареной небесных восторгов, пламенного экстаза, мистических видений.
Общая экзальтация достигла своего апогея, когда у Марии вновь открылись раны.
Как только она впервые вошла в залу, истекая кровью, все собравшиеся, как один человек, упали на колени и прямо сходили с ума от восторга, когда она, по приказанию старейшин, стала посредине толпы и стряхивала на головы молящихся огненно-красные капли, как бы крестя их заново. Толпа целовала ее ноги, а она целовала свои руки с любовным шепотом, возбуждавшим всеобщий, глубокий плач. Нежно плакали женщины, рыдали мужчины, суровые, крепкие, закаленные в морских бурях рыбаки.
