Закрыв окно для подобных безумств, я все же был далек от того, чтобы не открыть дверь перед наслаждениями иного рода; поток страстей, бушевавших в крови, с удвоенной силой устремился в русло волокитства и преследования женщин, чьи милости сулили большее изящество и не столь неотвратимо влекли за собой неприглядные последствия.
Передо мной встала необходимость завести новую интригу, а Лондон, по счастью, является тем самым местом, где достижение этой цели человеком при деньгах не составляет неразрешимой задачи. Последняя осечка с Агнес нанесла удар по моему самолюбию и в то же время исцелила от желания связываться с красивыми идиотками. Теперь я стоял на том, что героиней моего следующего приключения не должна стать простушка, которая, в конечном счете, и меня выставит на посмешище.
Прошло несколько дней без каких-либо достижений, но в неустанных поисках. Наконец в гостях у пожилой родственницы я познакомился со знаменитой леди Белл Трэверс, которая только что вернулась из Франции, проездом из Бата. Эта дама была дочерью одного из достойнейших вельмож и очень рано вышла замуж, без благословления отца, который усмотрел в этом факте двойную выгоду: он сбыл с рук дочь, опека над которой все более его тяготила, и обрел право отказать ей в приданом. Поэтому он повел себя весьма спокойно, не ссорясь и не мирясь: последнее было чревато немалыми расходами. Что касается ее мужа, человека с солидным состоянием, то он остановил на ней свой выбор не столько ради нее самой (а она, несомненно, была личностью) либо польстившись на ее титул, сколько с целью досадить ее отцу – из-за каких-то трений между двумя семьями. Будучи абсолютно убежден, что ему откажут, он вдруг обнаружил, что никто палец о палец не ударил, чтобы помешать ему владеть ею в свое удовольствие. Такое безразличие со стороны ее родни передалось ему самому: как будто его любовь имела источником представление о ее недоступности и умерла вместе с надеждой на неудачу. У леди Траверс хватило прозорливости (да и какая женщина не угадала бы истину?) понять расчеты мужа и оказалось довольно выдержки, чтобы не возмущаться и не мстить. Убедившись в его охлаждении, она постаралась создать супругу такие условия, что он, превыше всего на свете ставивший тишину и покой, был готов на все, лишь бы откупиться; никакая цена за радость раздельного проживания с ней не казалась ему чрезмерной.
Воодушевленная успехом, леди Трэверс высоко подняла флаг независимости и стала широко пользоваться всеми преимуществами своего двусмысленного положения ни девушки, ни жены и ни вдовы. Она выезжала в свет во всеоружии разнообразных талантов и очарований, а также живости и прихотливой игры воображения, удовлетворяя все свои желания и не в последнюю очередь склонность к скандалам, благодаря чему снискала зависть и ненависть своего пола и некоторый успех – без особого уважения – со стороны нашего. Когда мы познакомились, она была уже в той предзакатной поре, когда энергия и красота вот-вот пойдут на убыль, однако все еще наслаждаясь жизнью. Считалось признаком хорошего тона стать ее любовником, а кто не знает безжалостную власть моды – даже в амурных делах?
Если говорить обо мне, то, хотя я повидал и более молодых и блестящих красавиц, на меня сразу произвели ошеломляющее впечатление великолепие ее наряда, изысканность манер, бывалый вид и непринужденность, шедшая от чувства собственного превосходства, с каким она овладевала ходом разговора, скорее диктуя, чем высказывая свое мнение по разным вопросам. Ее апломб мне импонировал настолько, что я начал с восхищения, а кончил увлечением, поняв, что наконец-то встретил достойного противника, и дав себе слово, не заглядывая далеко вперед, сразиться – с любым результатом – с той, покорить которую стало для меня делом чести, а отнюдь не любви.
Действительно, сначала она как бы снизошла до некоторого внимания к моей персоне. Молодость, которая не могла втайне не апеллировать к ее чувствам, послужила мне неплохой рекомендацией, но оказалась недостаточной для того, чтобы возбудить ее интерес. Мои попытки овладеть нитью разговора она восприняла как узурпацию своих прав; однако ей ничего не стоило вернуть их себе. Леди Трэверс ознаменовала свою победу не только высокомерными взглядами, но отпустила несколько колкостей в мой адрес, из которых стало ясно, что она смотрит на меня как на дерзкого и чрезвычайно самолюбивого мальчишку, избалованного снисходительным отношением взрослых. Она полагала себя значительно выше меня – и положением, и характером. Именно так – как оскорбительное для себя – я истолковал ее поведение, и это задело мое самолюбие, но одновременно усилило желание сразиться с ней. Я рисовал себе столь яркие картины будущего триумфа, когда я разобью ее наголову, со всей ее надменностью, низведу до уровня орудия моего наслаждения, что цена – временная капитуляция – уже не казалась чрезмерной. Однако случай помог мне избрать иной путь. В поединках самолюбий обычно побеждает тот, у кого больше выдержки. Сохраняя самообладание, я рассеял ее первоначальное невысокое мнение на мой счет, после чего с удвоенной энергией принялся перечить ей по всем пунктам – неважно, был я прав или нет.
Ее отношение сменилось презрением, ей стало жаль, что такой красивый юноша оказался законченным фатом. Естественно, она не высказалась так прямо, но прибегла к достаточно прозрачному иносказанию, что еще обиднее.
Главное с женщинами – привлечь их внимание: неважно, каким способом. И если этого удалось добиться, потом совсем не трудно обратить недостатки в достоинства. Я вел себя с ней так дерзко, что в конце концов леди Трэверс прониклась даже некоторым уважением к моему бесстрашию. Она никак не ожидала встретить в юноше моего возраста, человеке с небольшим, как она полагала, жизненным опытом, такую самоуверенность. Постепенно ее отношение ко мне стало меняться к лучшему. Иначе и быть не могло.
На прощание леди Трэверс включила меня в число приглашенных в ее салон, при этом снисходительным тоном выразила надежду, что я на нее не обиделся, и пообещала приложить усилия для более полного взаимопонимания. Она не сомневается, что я не сочту неподходящей для себя компанией общество самых блестящих людей Англии. Несмотря на иронию, она произнесла это довольно тепло, и я с радостью и признательностью принял приглашение.
На следующее утро я отправился к ней и был допущен в будуар. Она сидела перед высоким трюмо; камеристка помогала ей одеться. При сем присутствовал лорд Терсильон, которого я знал и считал ничтожеством. Сей государственный муж явился засвидетельствовать хозяйке свое почтение.
Леди Трэверс встретила меня с непринужденной фамильярностью, как старого знакомого. Для меня поставили кресло возле трюмо, и я развалился в нем точно с такой же бесцеремонностью. Камеристка как раз убирала ей волосы, беспорядочно падающие на плечи и шею, причем делала это столь искусно, что то и дело обнажался участок замечательно белоснежной кожи. Было нетрудно заметить, что леди Трэверс нимало не стесняется своей наготы, торжествующей над ухищрениями грима, и все еще может позволить себе не делать тайны из своего туалета.
Что касается ее гостя, то он принадлежал к тем государственным деятелям, чьи чопорность и чванство граничат с самопародией; дайте ему колпак с колокольцами, и перед вами – законченный плут. У него было банальное, невыразительное лицо под огромным, обсыпанным пудрой париком; завершал картину подбородок, который во время разговора постоянно находился в движении – ни дать ни взять белый кролик, жующий травку.
