— Тебе пора просыпаться, глупый человек.
Его сердце дернулось, он ощутил приступ боли и подумал вслух:
— Ивешка! Где Ивешка?
— Я здесь, — сказала она, и тут же появилась, наклонившись над ним, беспокойная и красивая.
— Боже, — пробормотал он и взглянул мимо нее на лешего, который удерживал его. — Вьюн? Это ты?
Серьезные глаза, уставившиеся на него, моргнули. Теперь и второе дерево нагнулось пониже, почти сравнявшись с ним. Он видел перед собой только странное существо, покрытое чешуей из мха и шелушащейся коры, отчего чувствовал себя далеко не уверенно.
— Убить его, — сказал первый, а Ивешка закричала: — Нет, здесь нет его вины!
— Нет, это не Вьюн, — пробормотал Петр и попытался набрать воздуху, чтобы закричать, как только ветки сомкнулись над ним, перевязывая ему руки и ноги: — Вьюн наш друг! Он разрешил нам находиться здесь!
— Разреши-и-и-л, — словно треснувшая ветка сказал третий леший.
— Убить его, — сказал первый. — Лучше умереть, чем кормить вот это созданье. — Он протянул суковатую руку и ухватил ею Петра. Ивешка закричала. Петр вздрогнул от боли и попытался высвободиться, но все новые и новые сучки вцеплялись в него, пока это ужасное покрытое мхом страшилище крутило и вертело ему руки, уставившись на него одним затянутым паутиной глазом. — Клянусь, я переломаю ему кости, перетру их и выброшу вон…
— Отпусти его! — закричала Ивешка. — Пожалуйста, отпусти его! Ведь все это сделала я, а не он.
— Но мой лес мертв! — сказал первый леший, скосив на нее свой глаз. — А где мне еще искать виновного? Давайте его мне!
Сучки сжались с новой силой.
— Нет, нет, подождите, — сказал Петр, пытаясь успокоить бьющееся сердце. Сейчас вся надежда была на его сообразительность. — Подождите! Здесь где-то есть леший по имени Вьюн… Боже мой, но это же очень больно, черт побери!
— Помягче, — сказал второй, и занавес из сучков, покрывавший его с другой стороны, чуть сдвинулся, в то время как первый продолжал висеть над ним. — Мисай, помягче.
— Помягче с этим выродком? — сказал первый леший, но тем не менее его объятия чуть ослабли, а сучки даже раздвинулись, так что Петр мог свободно лежать, подумывая о том, что если у них и был единственный шанс сбежать отсюда, так это в том случае, если Ивешка пожелает этого, истратив для этого все, что у нее еще осталось. Леший толкнул его в грудь, прошелся по нему еще раз тонкими пальцами-ветками, и остановил свои подрагивающие пальцы между своими безумными глазами и его лицом. Они продолжали покачиваться, а большие глаза моргали. — Вьюн, говоришь? Вьюн самонадеянный выскочка, Вьюн сумасшедший…
— Мы не собирались разорять ваш лес, — сказал Петр, — мы пришли сюда только затем, чтобы забрать кое-что, принадлежащее ей, у колдуна, который украл это.
— У Черневога, — мрачно сказал леший. — Это как раз то, о чем говорил Вьюн.
— Вы говорили с ним…
— Я и сейчас говорю с ним, мы всегда говорим с ним, маленький глухой человек, так, как всегда разговаривают деревья, разве ты не слышишь?
Но ничего не было слышно, кроме шелеста листьев. В установившейся тишине Петр старался совсем не двигаться, а лишь подрагивал от напряжения.
— Тебе нужен Черневог, — сказал леший. — Звучит весьма тщеславно. А знаешь ли ты его?
— Она знает его, — сказал Петр, а Ивешка обвила свои холодные мягкие руки вокруг его шеи, откинула его волосы и поцеловала его в висок.
— Я знаю его, — сказала она, обращаясь к лешим. — А Петр просто большой дурак. Пожалуйста, подержите его здесь еще.
— Нет! — возразил он. — Только не это!
— Вьюн тоже не советовал, — сказал один из леших. А чешуйчатый Мисай принялся было опять за свое:
— Я никогда не чувствовал жалости к человеку…
В этот момент что-то залаяло на них, где-то далеко внизу. И тут же послышалось шипенье. Петр слегка повернул свою голову, чтобы взглянуть вниз, на землю, и испугался, увидев, как далеко она была.
— Дворовик, — сказал кто-то из леших. — Кто бы мог подумать?
— Малыш? — спросил Петр, чтобы убедиться, и почувствовал, как ослабли удерживающие его сучки.
Когда же он сообразил, на какой высоте находился, то в панике вцепился в суковатые пальцы лешего обеими руками.
Мисай издал громкий звук, что могло означать все что угодно, даже гнев, ухватил его обеими руками и сказал, приблизив к нему свое лицо:
— Ну, будь здоров. Однако наша помощь распространяется только до си. Если бы наша сила была достаточной, чтобы достать и до его леса, Черневог не прожил бы и часа.
— Он не прожил бы, — сказал другой. — Но там, где он сейчас, туда не доходит наша сила. Мы позаботимся о тебе, насколько это возможно. Мы одолжим тебе нашей силы, но только, боюсь, она быстро иссякнет.
— Вьюн говорит, — сказал Мисай, — чтобы тебя проводили к Черневогу.
30
Саша окончательно потерял всякую уверенность. В его сердце жила лишь последняя хрупкая надежда, и он продолжал бороться за нее с шепчущими со всех сторон призраками.
— Слишком поздно, слишком поздно, — повторял один.
А остальные подхватывали чуть ли не хором:
— Откажись, брось. Они уже давно умерли. Скоро будешь мертв и ты…
Он замерзал от ледяных прикосновений прозрачных невесомых рук и безнадежно старался отыскать в себе силы, чтобы держаться.
Он напрягал волю, желая знать, что случилось с Малышом. Он в равной мере желал, чтобы ему удалось найти хоть какой-нибудь знак, что Петр и Ивешка были здесь, в этой чаще, но боялся потерпеть неудачу с обоими желаниями, потому что продолжал видеть Петра точно в таком же положении, как уже однажды нашел его в лесной луже в объятиях девушки, которая, на самом деле, была всего лишь облаком из дождевых капель и тумана. А еще хуже была та ночь на берегу реки, когда они в первый раз увидели Ивешку, а Петр бледный и холодный, лежал в кустах…
На это же раз… на этот раз дело было почти безнадежно.
По крайней мере у Ивешки, это была его самая отвратительная мысль, должно было бы хватить сил, чтобы вернуться к ним. Он не мог, говоря по совести, ненавидеть ее, если дело было только в этом, и поэтому надеялся, что и она могла быть терпимой к нему. Но он вспомнил, что оставаясь без сердца можно ясно и отчетливо думать головой, заставляя других поступать по твоей воле…
И еще она была слишком раздражена и, к тому же, достаточно сильна, гораздо сильнее, нежели сейчас был ее отец…
Она вполне могла отправиться прямо к Черневогу, заставляя их своим желаньем следовать за ней.
Эта мысль так ясно и отчетливо коснулась его сердца, что он почувствовал внезапный приступ страха от того, что это было правдой, было именно тем, что она сейчас делала…
