– Здравствуйте. – У нее был приятный голос. Он все время
всматривался в ее черты, словно пытаясь найти в них отражение красоты ее
матери. Или они совсем не похожи? У матери были роскошные каштановые волосы.
– Садитесь, – показал он на диван, стоявший в середине его
кабинета. И сам уселся в кресло, напротив. Сумочка немного большая,
профессионально отметил он. В воскресный день и с таким костюмом можно было
взять сумочку и поменьше. Нужно послушать, что она ему скажет.
– Вы хотели меня видеть? – спросил Арон Борисович.
– Да, – кивнула гостья. – По-русски она говорила без
акцента. Значит, не эмигрантка. Уже хорошо. В России сейчас много по-настоящему
богатых людей. – Дело в том, что моя тетя, старшая сестра моей матери, много
говорила о вас, Арон Борисович. Вы дружили с моими родителями.
«Так и есть, – подумал Гринберг, – она моя дочь. Ольга не
захотела рассказать мне правды. Может, она знала, что болеет, и хотела оставить
ребенка с богатым отцом, а не с нищим провинциалом. По-своему она была права. В
ней говорил материнский инстинкт».
– Очень приятно, – кивнул Арон Борисович, – я действительно
хорошо знал ваших покойных родителей. Отца и мать. К сожалению, ваша матушка
умерла в молодом возрасте.
– Да, – кивнула гостья, – ей было только тридцать пять.
Она сняла наконец свои очки и положила их рядом с собой. Он
увидел ее глаза. Темные глаза. Нет, она не похожа ни на свою мать, ни на него.
Может, у нее действительно был другой отец?
– Она была прекрасным человеком, – с чувством произнес
Гринберг, – мы были с ней знакомы еще до вашего рождения.
– Да, я знаю. Мне говорили. Вы тогда приехали в Москву из
Харькова.
– Это вам тоже рассказала ваша тетя? – улыбнулся Гринберг.
– Нет. Отец. Он показывал мне фотографии, где вы были все
вместе. Втроем. Он, мама и вы.
– У меня, к сожалению, не сохранилось такой фотографии, –
грустно заметил Арон Борисович. Он не стал уточнять, что его личный архив был
реквизирован сотрудниками КГБ после его предательства во Франции.
– Вы тогда уехали из страны, – сказала гостья, – и мы вас
долго искали.
– Я перебрался во Францию, – развел руками Гринберг, – потом
переехал в Америку. Если бы я знал, что меня ищет дочь Ольги Тугушевой, я бы
обязательно откликнулся. Когда я уехал на Запад, вам было уже двадцать лет.
Жаль, что мы не были с вами знакомы в Москве.
Он не стал уточнять, что вскоре ее отец ослеп и Гринберг
перестал посещать некогда такую уютную квартиру на Тверской. Старик Тугушев его
уже не интересовал. Он слышал, что его дочь ходит в балетную школу при Большом
театре и даже считается перспективной девочкой. Но эти новости интересовали его
постольку поскольку. Во-первых, Тугушев уже ему не был нужен. Это был по-своему
«отработанный материал». Во-вторых, он не хотел появляться там еще из-за
девочки, опасаясь, что его заставят признать свое отцовство. А у него к этому
времени намечался большой «роман» с органами КГБ, куда его взяли на работу
после того, как он столько лет работал осведомителем.
– Что-нибудь будете пить? – спросил Арон Борисович.
– Нет, спасибо, – ответила гостья, – я не буду долго
отнимать ваше время. Только хотела приехать к вам, чтобы мы могли увидеться.
Он радостно кивнул. Все-таки она его дочка. Наверно,
смущается. Как это здорово, что у него есть такая взрослая дочь. Может, он
объявит ее наследницей. Но до этого еще далеко...
– Мне тоже очень приятно вас видеть, – широко улыбнулся
Гринберг. – Я не думал, что увижу дочь Ольги Тугушевой через сорок лет после
нашего знакомства.
– Я не сказала, что мне «приятно вас видеть», – вдруг
возразила она, снова надевая свои темные очки, – я сказала, что хотела вас
видеть.
«Только этого не хватает, – огорчился Арон Борисович, – ей
сказали, что я ее настоящий отец, и она обижена на меня. Сорок лет я не
появлялся в ее жизни. Любой мог обидеться».
Гостья придвинула к себе свою большую сумку от Луи Виттона.
На белой поверхности были видны разноцветные логотипы известной фирмы.
– Мне понятны ваши чувства, – с наигранным смущением
произнес Арон Борисович, – вы, наверно, считаете, что я, как друг семьи, должен
был принять участие в вашем становлении. – Он специально выбирал обтекаемые
формулировки, чтобы не брать на себя никаких обязательств.
Она открыла сумочку и вынула пистолет. Небольшой пистолет, с
надетым на него глушителем. Вот почему у нее была с собой такая большая сумка,
осознал наконец Гринберг. Он не сразу испугался. Даже в этот момент он решил,
что дочери передалась часть экзальтированности ее матери.
– Уберите оружие, – попросил Арон Борисович, – вы, наверно,
считаете меня предателем. Но это не так. Я всегда любил вашу мать, Алла. Очень
любил. И мы были дружны.
– Вы не могли знать мою мать, Арон Гринберг, – сказала вдруг
равнодушным голосом его гостья. – А насчет предательства – вы правы. Только вы
предали не одну Тугушеву, а свою страну. Своих друзей, своих любимых женщин и,
возможно, даже свою дочь, которая и не подозревала о вашем существовании.
Он замер. Неужели это шутка? Или его нашли спустя столько
лет? Но этого не может быть. Этого просто не может быть.
– В восемьдесят третьем году вы сдали целую агентурную сеть
французам, – безжалостно продолжала гостья, – и тогда советским судом вы были
приговорены к расстрелу. Сегодня я пришла к вам, чтобы привести приговор в
исполнение.
– Какая дикость, – поморщился Гринберг, – что вы плетете?
Какую агентурную сеть? Это выдумки. Я несколько раз приезжал в Россию, и никто
не предъявлял мне никаких обвинений. Вас обманули, Алла, я не тот, за кого вы
меня принимаете.
– Я не Алла Тугушева, – призналась гостья, – а вас не
трогали в России только потому, что вы имели американское гражданство и в нашей
стране еще не было людей, готовых привести в исполнение приговор в отношении такой
мрази, как вы, Гринберг.
– Вы ненормальная. – Он все еще надеялся, что она не станет
стрелять.
– Да, – кивнула гостья, – иначе бы я к вам не приехала.
Она подняла оружие.
– Подождите, – крикнул он, все еще надеясь, что его услышит
Янек Супрон и ворвется в комнату. Но никто не пришел к нему на помощь. Она два
раза выстрелила. И он, дернувшись, замер на своем дорогом итальянском диване,
сползая на сиденье.
Женщина положила свое оружие в сумку. И, не глядя в сторону
убитого Гринберга, вышла из его кабинета. В приемной Янек Супрон сидел в той же
позе, в какой она оставила его, входя в кабинет. У него было прострелено горло,
и он сидел в нелепой позе, опрокинувшись на стуле к стене. Обычно в горло
стреляют профессионалы, подозревающие, что у телохранителя может быть
бронежилет или пиджак из кевлара, предохраняющий от прямых выстрелов. Она вышла
из приемной, закрыв за собой дверь. Вошла в кабину лифта, спустилась на первый
этаж. Прошла через пустой вестибюль, даже не глядя в сторону охранника.
Темнокожий гигант молча проводил ее взглядом.
