– Прекрасно, – обрадовала его врач, – мы боялись, что в ее
возрасте могут быть какие-нибудь осложнения. Но ничего опасного нет. Даже
гематомы. Видимо, она рассекла себе кожу, когда упала с лестницы, и получила
легкое сотрясение. Я думаю, что мы подержим ее несколько дней у себя, а потом
отпустим. Все-таки она пережила такой шок.
– Передайте, что я к ней заеду. А фрукты ей можно привести?
– Что угодно, – рассмеялась врач, – она уже завтракала с
аппетитом и спрашивала про вас.
Караев положил трубку. «Волга» уходила от преследователей, и
обе машины выжимали все, на что были способны. Наконец один из оперативников
передал, что, возможно, в «коробочке» заметили наблюдение. «Коробочкой» обычно
называли машину, это Тимур уже знал.
– У него «Фольксваген», – зло напомнил Маляров, – пусть не
отстает. Даже если его заметили. Пусть прикрепится к машине и держится из
последних сил. Я вышлю еще один автомобиль.
Но он не успел выслать дополнительную машину. Внезапно ему
сообщили, что при въезде в Олимпийскую деревню машина свернула в сторону, где
уже были открыты для нее ворота. Услышав эти слова, Караев побледнел, стискивая
пальцами ручку так, что она сломалась. В тишине был четко слышен звук
ломающейся ручки.
– В чем дело? – спросил Маляров. – Почему ты так нервничаешь?
– Узнайте, куда они въехали, – спросил, задыхаясь от
волнения, Тимур. – Это большое кирпичное здание? Уточните, куда они въехали?
– Внимание, Восьмой. Куда въехала «Волга»? Вы слышите?
Поясните точно, куда они въехали?
– Я вас понял. В большое кирпичное здание при въезде в
бывшую Олимпийскую деревню. Вы меня поняли?
– Повторите, – попросил Маляров. Он уже догадался, куда
въехала «Волга», и не знал, как ему реагировать. В сторону Караева он избегал
смотреть.
– Мы на Мичуринском проспекте, – повторил руководитель
оперативной группы.
– Все, – сказал, услышав адрес, Тимур Караев. Было понятно,
как он разочарован. – Снимайте наблюдение и отзывайте ваши машины.
– Никуда я не отзову, – разозлился Семен Маляров, – пусть
постоят там и подождут наших пассажиров. Я их все равно сегодня возьму.
– Не возьмешь, – убежденно сказал Караев, – не сегодня и
никогда. Ты знаешь, какое это здание? Академия ФСБ и Институт криптографии,
связи и информатики ФСБ. Они находятся в этом здании. Вам даже не разрешат
подойти к нему близко. Отзывай своих людей, Семен. Теперь мы можем точно
узнать, кто пытался напасть на квартиру Паши Слепцова. Отзывай людей. Они уже
не нужны.
– Что думаешь делать?
– Поеду туда сам. Нужно все выяснить до конца.
– А если не вернешься? Такой вариант ты исключаешь?
– Нет. Если не вернусь, ты будешь точно знать, где меня
искать. И у тебя будут доказательства их вины. В общем, отзывай людей. Так
будет правильно.
Вашингтон. Округ Колумбия. США. 15 октября 2006 года
Он перебрался сюда несколько лет назад. Когда-то его считали
одним из самых перспективных, самых молодых генералов в Первом Главном
управлении КГБ СССР. Каждое новое назначение только подтверждало неизбежность
его восхождения. Олег Калугин работал не просто в элите советских органов
безопасности, он считался суперэлитой. Внешняя контрразведка обеспечивала
безопасность своих резидентов и агентуры за рубежом, параллельно проверяя своих
сотрудников на лояльность и верность режиму.
Казалось, что так будет всегда. Но в конце восьмидесятых
началась перестройка и новые веяния коснулись и некогда могущественной
организации. Увеличилось число предателей, перебежчиков, перекупленных агентов.
Начала распадаться некогда великая страна, занимавшая одну шестую часть суши.
Разлагались и органы госбезопасности.
Сначала их просто подставляли: в восемьдесят девятом в
Грузии, где всю происшедшую трагедию свалили на армию, потом в Баку, где
оказались виноваты неподготовленные резервисты, стрелявшие куда попало и в кого
попало. Заодно обвинили и сотрудников госбезопасности, допустивших погромы в городе.
Наконец, в девяносто первом году, в Вильнюсе, Горбачев просто отказался от
своих сотрудников, свалив всю вину снова на армию и КГБ.
Появились многочисленные статьи, утверждавшие, что органы
НКВД—ОГПУ—КГБ всегда были репрессивным аппаратом советского государства, в
которых работали исключительно палачи, садисты и психопаты. Были забыты
многочисленные заслуги блестящей советской разведки, сделавшей так много для
блага собственной страны. Ветераны разведки подвергались остракизму, их
называли в лучшем случае дураками, в худшем – недалекими кретинами, верно
служившими преступному режиму. Были забыты заслуги контрразведки, по существу,
победившей гитлеровскую агентуру внутри страны и выигравшей свою войну за
линией фронта. Были забыты добытые секреты атомной бомбы, прорыв в космос,
победы науки, сделанные не без помощи спецслужб. Некоторые военные офицеры даже
боялись надевать форму. По воспоминаниям президента России Путина, им сбивали
фуражки, издеваясь над ними.
Апофеозом травли и ненависти стали августовские дни
девяносто первого года, когда толпа митингующих готова была взять штурмом
здание на Лубянке. Тогда же был разрушен памятник Дзержинскому, который являлся
уже архитектурной достопримечательностью.
Калугин, бывший беспощадный чекист и примерный коммунист,
начал делать выводы. Он видел, как меняются взгляды, как плюсы советской
истории превращаются в минусы, а минусы в плюсы. Кроме того, он видел
фантастическую карьеру некоторых чиновников, еще вчера работавших
осведомителями органов госбезопасности, а сегодня становившихся членами
правительства. Руководителем Московской госбезопасности был назначен бывший
диссидент, повсюду присылались «новые комиссары» – люди, появившиеся ниоткуда.
Бывшие фарцовщики, валютчики и спекулянты становились уважаемыми людьми.
Калугин решил, что на этом можно сделать карьеру. По большому счету, он никогда
не был ни диссидентом, ни предателем. Он был всего лишь человеком, который
стремился обеспечить себе карьерный рост любым путем и не разбирал средств для
достижения подобных целей.
Если нужно быть фанатичным коммунистом, он готов всячески
поддерживать любые идеи марксизма-ленинизма. Если нужно быть примерным
демократом, он готов отречься от бывших идеалов и товарищей во имя светлого
демократического будущего страны. Но вся его беда состояла в том, что ему
элементарно не поверили. Ни его бывшие товарищи, от которых он так неистово
отрекался, ни новые демократические власти, не забывшие его усердия при прежнем
режиме. И если подполковник Путин или кандидат в члены Политбюро Примаков могли
рассчитывать на понимание сложности своего положения в той ситуации, в которой
они были, являясь прекрасными исполнителями в другой системе координат и
никогда не отрекаясь от своего прошлого, то генерал Первого Главного управления
Калугин не находил такого понимания. И это его не просто обижало, он становился
нервным, раздражительным, подозрительным, мстительным.
