Девушка радостно кивнула головой. Маляров повернулся к
Тимуру.
– Видишь, какая сейчас молодежь? Им только восемнадцать, а
они уже готовы в петлю лезть. Это я пошутил, Никита. Ты знаешь, сколько парней
тебя сейчас завидуют. Такую девчину себе отхватил. Самую красивую в нашем
дворе.
– Нет, – вдруг сказала она, – это я его отхватила. И никому
не отдам.
– Правильно, – поддержал ее Маляров, – пошли, Тимур, не
будем им мешать.
Они продолжили свой подъем. Уже перед своей квартирой
Маляров достал ключи и вдруг обернулся к своему другу.
– Наверно, мне тоже не повезло. Все время думал о чем
угодно, только не о своих женах. Вот они от меня и уходили. Может, они были
правы. Как ты считаешь?
– Не знаю, – ответил Караев, – я тоже разведен. Время сейчас
такое. Людям трудно друг с другом.
– У тебя хотя бы сын есть, наследник, – мрачно заметил
Семен, – а я так и проживу бобылем.
Они вошли в квартиру. И в этот момент раздался звонок
мобильного телефона Караева. Было уже достаточно поздно, и он удивленно достал
из кармана аппарат. Номер позвонившего не высвечивался. Он нахмурился, ему не
понравился этот ночной звонок.
– Здравствуйте, – услышал он уже знакомый голос, который
слышал несколько дней назад, – мы снова хотим с вами встретиться, Тимур
Аркадьевич. Когда вы можете к нам приехать?
– Это так обязательно? – спросил Караев. – Вы не можете
сказать все, что вам нужно, по телефону?
– Увы, не можем. Телефоны плохо работают, да и связь сейчас
ненадежная. Даже по правительственному могут позвонить совсем не те люди, за
которых они себя выдают, – явно издеваясь, сказал этот глуховатый голос. И
вдруг Тимур понял, кто это может звонить. Словно мгновенное озарение. Или
интуиция.
– Давид Александрович, зачем эти фокусы? Я ведь прекрасно
понимаю, кто мне звонит...
Замешательство было очевидным. Кучуашвили говорил по-русски
без акцента, но гортанность голоса трудно было скрыть. Караев, выросший в Баку,
хорошо знал, что ни один грузин, родившийся в Грузии и начавший говорить на
своем родном языке, не мог потом говорить по-русски без акцента. Но если грузин
с самого детства говорил по-русски, то в этом случае его акцент не ощущался.
Очевидно, Кучуашвили был московским грузином и его акцент не чувствовался. Но
гортанность глуховатого голоса проскальзывала.
– Такой умный офицер и не нашей стороне, – вдруг сказал
неизвестно почему Кучуашвили. – Если вы меня узнали, тем лучше. Значит,
разговор будет более предметным. Завтра утром за вами заедет машина. В восемь
утра. Вы спуститесь вниз и сядете в эту машину. Большой джип «Чероки» с
затемненными стеклами. Они знают, куда вас привезти.
– Почему вы так уверены, что я сяду в эту машину и вообще
захочу к вам приехать?
– Вы приедете, – сказал Давид Александрович, – иначе ваш
Володя не сможет вас увидеть.
– Что? – крикнул Тимур. – Что вы сказали?
– Только без истерики, полковник. Завтра утром мы пришлем за
вами машину. И не беспокойтесь за сына, с ним ничего страшного не произойдет,
если вы будете вести себя благоразумно. До свидания.
Кучуашвили положил трубку. Караев прислонился к стене. Семен
озабоченно взглянул на него, уже понимая, что произошло нечто невероятное.
– Что случилось? – спросил Маляров.
– Они взяли Володю, – с трудом выдавливая слова, сообщил
Тимур, – и хотят, чтобы завтра я к ним приехал. Это был сам Кучуашвили. Он сам
мне позвонил.
– Когда и где ты должен сесть в их машину? – сразу
поинтересовался Семен.
– Завтра утром у твоего дома будет стоять их автомобиль.
– Мы устроим засаду, – предложил Маляров, доставая телефон.
– Нет, – твердо сказал Караев, – все уже закончилось. Они
нас переиграли, Семен. По всем статьям. И завтра я поеду к ним один. Извини
меня, но речь идет о моем сыне.
– Ты не вернешься, – сказал Маляров, – они тебя уже не
отпустят. Ты слишком много узнал.
– Мне уже все равно. Зато отпустят Володю. – Он прошел в
комнату и буквально свалился на диван. И в очередной раз вспомнил, что уже
больше недели не разговаривал с сыном.
Лос-Анджелес. Калифорния. США. 16 мая 2006 года
В итальянском ресторане «Марко» всегда полно посетителей. Он
приехал сюда, чтобы пообедать со своим знакомым журналистом. Питер Слоун был
одним из тех журналистов, которые формировали вкус читателей, публикуя
критические эссе о вышедших новых книгах. При этом Слоун обращал внимание на
переводную литературу, что было большой редкостью для американского читателя.
Здесь не любили и не понимали литературу, переведенную с других языков.
Американцы искренне полагали, что почти все шедевры создавались на английском
языке. К английской литературе отношение было терпимым, к французской и
немецкой снисходительным. Про русскую знали, что она очень трогательная и
великая, но в большинстве своем ее не читали. Если бы средний американец узнал,
что в мире существует такое количество языков, на которых создаются
литературные труды, он бы очень удивился. Впрочем, это была проблема уже многих
стран, называющих себя цивилизованными. Успехом пользовались в основном книги
местных авторов и редкие бестселлеры, переведенные с других языков и популярные
во всем мире.
И хотя просвещенные американцы читали Толстого и Достоевского,
знали драматургию Чехова, но даже они не продвигались дальше нескольких
фамилий, среди которых могли быть Пастернак, Бродский, Шолохов, Солженицын. Да
и то только потому, что эти авторы когда-то получили Нобелевские премии. Слоун
возмущался узостью мышления своих читателей, обрушивая на них град имен и
названий книг, но признавал, что в списках самых популярных книг, формируемых
исключительно по продажам, находились только американские авторы, к тому же
разбавленные политиками, публикующими свои мемуары.
Константин соглашался с ним еще и потому, что Слоун
высказывался о качестве переводчиков, обычно находя их скучными и пресными.
Слоун стажировался в МГУ и хорошо говорил по-русски. Именно это позволяло ему
сравнивать качество двух текстов, убеждаясь в том, что переводчики работают не
всегда точно и правильно.
Переводчику было за пятьдесят, и он приезжал в Москву, еще
когда она была столицей советского государства. Тогда, в начале восьмидесятых,
Москва произвела на Слоуна очень сильное впечатление. Но его визиты в середине
девяностых вызвали некий творческий кризис у журналиста, когда в книжных
магазинах он не увидел знакомой классики и прежних авторов. На прилавках были
глянцевые книги с убийцами, невероятными монстрами и миловидными женщинами. Повсюду
продавали только детективы, фантастику и женские романы. Слоун был в ужасе.
Великая русская литература была погребена под этими завалами. Но, приехав в
Москву еще через несколько лет, он снова удивился. Теперь книжные магазины
стали более цивилизованными, в них продавался гораздо больший ассортимент книг.
Отдельно лежали детективы, среди которых были и очень интересные книги. Местная
фантастика вытеснила зарубежные фэнтези, авторы дамских романов уступили место
авторам-дамам, которые начали писать детективы. А широко издаваемая классика
начала теснить все остальные разделы, занимая все больше и больше места в
магазинах. Одним словом, шел нормальный книгоиздательский процесс, который был
характерен и для других цивилизованных стран.
