Так было теперь и с моим собственным миром: все, кто находился в домах, на улицах, в городах по всей планете, стоило шагнуть в Нордейл, застывали, становились желтоватой страницей истории, чтение которой отложили до лучших времен. И ни одна живая душа не подозревала о том, что за замеревшей в безмолвии картинкой наблюдают чьи-то глаза – живые, блестящие, сохранившие способность двигаться и видеть.
Подобные знания тяготили, тяжелой бархатной накидкой ложились на плечи и давили к земле. Наверное, нужно было дать себе время привыкнуть; только в сказке Алиса могла обыденно кивать белому кролику, улыбаться Чеширскому коту и распивать чай с сумасшедшим шляпником. В реальной жизни подстраиваться под изменения оказалось в сотни раз тяжелее, чем в сказочной.
Что же есть знание и могущество – дар или проклятье? Наверное, одно и то же. Нет односторонней медали, как нет и треугольника Пенроуза, но чем больше плавает в бочке дегтя, тем сильнее начинаешь ценить чистый незамутненный вкус меда.
Угол выцветших обоев свисал отклеенным углом, будто поклоном выражая согласие с глубокими, но не веселыми мыслями.
* * *
Кожа на морщинистых руках действительно была потрескавшейся, шелушащейся, с красными, похожими на блямбы пятнами.
– Да так каждую зиму, Диночка. Я покупала какой-то крем в аптеке давно, вроде получше было, но потом он кончился, а за новым я так и не сподобилась. Может, ты дойдешь, я денег дам? Не знаю какой по названию, ты спроси там, подскажут, наверное….
Бабушка сидела на стуле, в стакане, плотно упакованном в латунный подстаканник с изогнутой ручкой, плавал мешочек «липтона».
– Ага, бабуль…. Я сейчас. А потом чай попьем. И не надо денег.
В Нордейл я сиганула прямо из тихой спальни с аккуратно прикрытыми вышитыми накидками подушками.
А на кухне, так и держа в руке потемневшую от времени чайную ложку, застыла старая женщина с зачесанными гребнем седыми волосами. Замер на кончике пальца и наполовину соскользнувший с высохшей ступни тапок, так и не долетев до пола.
Фармацевт был мужчиной в возрасте, с седеющими висками и сеточкой морщин вокруг выцветших глаз. Он внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ о пожилой «знакомой», которой требуется лекарство, затем кивнул, долго выдвигал и задвигал объемные ящики, доверху забитые бумажными коробочками, после чего наконец нашел то, что искал.
Пахло медикаментами и чем-то мятным. Белые стены отражали льющийся из окон сероватый свет затянутого облаками неба.
– Скажите вашей знакомой, что наносить крем желательно два раза в день – утром и вечером. Через несколько дней должно наступить улучшение, и если уж она сама не может прийти, то в следующий раз принесите хотя бы фотографию, чтобы можно было определить точнее.
Пикнул кассовый терминал, снял нужную сумму с кредитной карты и выдал чек.
Я поблагодарила аптекаря, сунула крем в карман и выскочила на улицу.
– Дина, а ты как же так быстро? Ведь даже на улицу не ходила.
Я, костеря себя на чем свет стоит (не могла додуматься хотя бы надеть куртку и выйти на улицу?), пыталась быстро отыскать выход из положения.
– Так мама же говорила, что ты с руками маешься, вот я по дороге сразу и зашла.
Таисия Захаровна смотрела на меня, комкая в руках старый платок.
– Правда? Ай, какая молодец.… Ведь обо всем подумала!
Чтобы скрыть красноту на щеках, пришлось отвернуться к холодильнику.
– Там много продуктов еще, ты не переживай, – слезящиеся глаза щурились теперь через очки на принесенную коробочку.
– А что здесь за надписи такие? Ничего прочитать не могу…. Это по какому?
Я хлопнула себя по лбу – куда подевалась моя осмотрительность? Ведь язык Нордейла не трансформировался в русский при переносе предметов. По-хорошему крем нужно было переложить во что-то другое, но я, конечно, торопилась и не подумала.
– Говорят, что это новое лекарство, только привезли откуда-то. Мазать надо утром и вечером, не забудешь?
– Нет-нет, деточка. Буду делать, как говоришь.
Через пару минут мазь была водружена на почетное место на блюдце за стеклянной дверцей шкафчика, а еще через тридцать минут по кухне поплыл изумительный запах жарящихся пончиков.
– Дин, а ты чего так схуднула-то? Кожа да кости, – причитала бабушка; гребешок укоризненно качался из стороны в сторону вместе с седой головой. – Сейчас нажарю, вот радости-то, вместе поедим….
Сунув руки под горячую воду в ванной, я долго смотрела на собственное отражение в зеркале. Лицо действительно немного изменилось, но до костей и кожи было еще как минимум лет пятьдесят. Вот ведь бабуля, да еще и с пончиками.
Дрейк же меня за них в землю зароет, а Кристина еще и плюнет сверху на могилу безвольной обжоры. И будет права.
Но как отказать бабушке, которая видит меня раз в две недели?
И как пахнет…. Как пахнет!
Если бы зеркало в ванной могло видеть истинную суть вещей, то непременно отразило бы следующее: лицо Дрейка, с застывшей в глазах угрозой на одном плече, гору дымящихся, покрытых сахарной пудрой, пончиков на другом, а посередине рот, из которого через секунду потоком Ниагарского водопада хлынет слюна.
«Встряла ты, Динка….»
* * *
Ветер гонял по тротуару сухие листья. В сумерках они казались бурыми и одноцветными, пытающимися отдохнуть от постоянного движения, прибившись к бордюрам. Очередной порыв – очередная порция лиственных солдатиков устало промаршировала от одного края дороги к другому.
Синеватым казался и капот машины, отражал последние светлые всполохи на небе, оставшиеся после ушедшего за горизонт солнца.
Дрейк подошел к припаркованному снаружи здания автомобилю.
У соседнего, схожего по виду, зажав между зубами сигарету, стоял человек в серебристой униформе. Светлые волосы его растрепались, глаза, не обращая внимания на подошедшего, смотрели куда-то вдаль.
Еще издалека Дрейк почувствовал нестабильное состояние обычно спокойного и уравновешенного коллеги. Воздух вокруг того был плотным, напряженным и колебался волнами. Начальник опустил в карман приготовленные, было, ключи, подошел и встал рядом с другом, опершись спиной на прохладный бок машины.
– В чем дело, Джон?
Сигарета перекочевала изо рта в пальцы. Выплыл из ноздрей и понесся по улице белесый в подступающей темноте сигаретный дым.
– Я отпустил ее…. Дал ей уйти. Я должен был.
Сиблинг продолжал смотреть прямо перед собой. Оттенок горечи пропитал его слова, утяжелил их, превращая в капли ртути.
Дрейк знал, о ком шла речь.
Не так давно в Клэндон-сити произошел инцидент, взрыв, в котором пострадала некая Белинда Штайн – телохранитель одной из самых зажиточных горожанок столицы. Милли Хопкинс погибла на месте, Белинда получив смертельные ранения, осталась жива благодаря своевременному вмешательству Комиссии. И именно Джон Сиблинг стал ответственным за процесс выздоровления едва не почившей от осколочных ран девушки-воина.
