— Вот он, госпожа Берков.
Евгения сунула его небрежно в карман, по-видимому, не придав эпизоду никакого значения.
— А вы, господин Вильберг, раз уж оказались здесь, не укажете ли мне дорогу? Я впервые отправилась в эту сторону и вдруг, подойдя к мосту, ведущему в парк, обнаружила, что калитка заперта. Нельзя ли ее отпереть, или мне придется возвращаться назад мимо рудников и мастерских?
Она указала на мостик в нескольких шагах от них, переброшенный через ров, который окружал парк с этой стороны; действительно, мостик был загорожен железной решеткой, а калитка заперта, чтобы рабочие не могли проникнуть в парк, ключ же находился у садовника. Вильберг предложил сбегать за ключом, если только госпожа Берков согласна подождать.
— О, нет, не надо! — сказала Евгения нетерпеливо. — Вам пришлось бы два раза сделать тот путь, которого я хочу избежать, а мне некогда ждать. Я предпочитаю вернуться той же дорогой.
Вильберг, соглашаясь, умолял ее доставить ему счастье оказать ей эту рыцарскую услугу, как вдруг его витиеватая фраза была прервана страшным треском.
Во время их разговора Ульрих подошел к решетке и, ухватившись обеими руками за железные прутья, потряс ее с такой силой, что замок и задвижки затрещали, но не подались; лицо Ульриха исказилось гневом, и сильным ударом ноги он сокрушил преграду — калитка отворилась.
— Ради Бога, Ульрих, что вы делаете! — вскричал с испугом Вильберг. — Ведь вы испортили замок. Что скажет господин Берков?
Ульрих не ответил. Отворив настежь калитку, он обернулся и сказал спокойно:
— Путь свободен, госпожа.
Евгения восприняла его действия куда спокойнее, чем Вильберг; она даже улыбнулась, вступая на путь, расчищенный для нее таким необычным образом.
— Благодарю вас, Гартман, — сказала она, — что же касается испорченного замка, то беру на себя ответственность за него, так что можете успокоиться, господин Вильберг. Раз уж калитка открыта, не угодно ли вам пойти со мной по кратчайшей дороге, через парк?
Какое счастье! Вильберг даже не побежал, а полетел к обожаемой им женщине, чтобы сопровождать ее, стараясь поскорее придумать какую-нибудь интересную и поэтическую тему для предстоящего разговора. Но разговор принял совсем прозаический характер. Евгения обернулась и посмотрела на рудокопа серьезным задумчивым взглядом, каким уже однажды смотрела на него, стараясь разгадать это загадочное, полное противоречий явление.
— У Гартмана поистине медвежья сила, да и ярость тоже. Ломает, не задумываясь, замок только для того…
— Чтобы открыть мне более удобный путь, — закончила Евгения, поглядев с иронией на своего спутника. — Не правда ли, господин Вильберг, вы никогда не оказали бы мне такой услуги?
Вильберг поспешил согласиться с этим. Как может она думать, что он решится так неделикатно обращаться с чужой собственностью да еще в ее присутствии! Никогда! Евгения, однако, очень рассеянно слушала его уверения, и ему в течение всего пути не удалось привлечь ее внимания, как он ни старался.
Гартман между тем закрыл калитку и медленно направился к дому. Он остановился у двери и пристально посмотрел в парк, в аллеях которого только что исчезли Евгения и Вильберг.
— Я думала, Ульрих, что если уж ты сказал «нет», так это так и будет.
Ульрих быстро обернулся и угрюмо глянул на стоявшую рядом Марту.
— А тебе какое дело? — дерзко спросил он.
— Мне? Никакого! Не смотри так мрачно, Ульрих. Ты сердишься на меня за то, что я напомнила госпоже Берков о ее платке, но ведь он принадлежит ей. Да и на что тебе такая нежная изящная вещь? Тебе даже и дотронуться до него нельзя, когда ты приходишь с работы, ну, а налюбовался ты им достаточно.
В голосе молодой девушки слышалась нескрываемая насмешка, и Ульрих, поняв ее, страшно рассердился.
— Оставь меня в покое и отстань со своими насмешками и подсматриванием. Я говорю тебе, Марта…
— Что тут такое? Уж не ссоритесь ли вы? — раздался вдруг голос шихтмейстера, который, выйдя из дома, остановился на пороге.
Ульрих сердито отвернулся, не желая, видимо, продолжать ссору, а Марта, не отвечая ни слова на вопрос дяди, прошмыгнула мимо него в дом.
— Что с ней? — спросил шихтмейстер, с удивлением глядя вслед девушке. — Что произошло между вами? Ты опять, должно быть, грубо обошелся с ней?
— Я не позволю никому, а тем более Марте, учить меня, как я должен поступать, — бросил в сердцах Ульрих.
— Ну, тебя-то она едва ли огорчит чем-нибудь, — сказал спокойно отец.
— Почему же?
Шихтмейстер взглянул на сына и пожал плечами.
— Послушай, парень, глаз, что ли, у тебя нет, или ты не хочешь видеть? Впрочем, ты никогда не думал о женщинах, а потому неудивительно, что ты ничего не понимаешь.
— А что тут понимать? — спросил молодой человек.
Отец вынул изо рта трубку и пустил целое облако дыма.
— То, что Марта любит тебя, — сказал он.
— Марта!.. Меня?
— Так ты в самом деле ничего не знал? — воскликнул удивленный шихтмейстер. — И это должен был тебе сказать старик отец! Все потому, что ты постоянно занят такими вещами, от которых голова идет кругом. Ей-богу, Ульрих, пора бы тебе бросить всякие глупости и взять в жены хорошую девушку, которая заставила бы тебя выкинуть все это из головы.
Ульрих снова посмотрел в парк, и глаза его приняли прежнее угрюмое и упрямое выражение.
— Да, ты прав, отец! — сказал он медленно. — Пора бы!
Старик чуть не уронил трубку от удивления.
— Это первое разумное слово, которое я слышу от тебя, парень! Образумился наконец? Пора, что и говорить! Ты уже давно в состоянии содержать жену, а красивее, порядочнее и добрее Марты тебе не найти. Какое счастье, если бы вы повенчались. Я ведь тебя не принуждаю к этому. Подумай сам хорошенько!
Молодой человек вскочил с лавки и начал быстро ходить взад и вперед.
— Возможно, так будет лучше всего… Надо же положить этому конец! Надо! Сегодня я опять убедился в этом… и чем скорее, тем лучше!
— Что с тобой? Чему надо положить конец?
— Ничего, отец, ничего! Ты прав, когда я женюсь, то буду знать, о ком мне думать. Итак, ты считаешь, что Марта меня любит?
— Поди и спроси у нее сам, — воскликнул, смеясь, шихтмейстер. — Неужели ты думаешь, что она до сих пор жила бы у меня в доме, если бы любила кого-нибудь другого? В женихах недостатка нет! Я многих знаю, которые с радостью женились бы на ней. Лоренц уже больше года ухаживает, да все напрасно! А ты, если захочешь, сегодня же можешь получить ее согласие. Поверь моему слову!
Ульрих с напряженным вниманием слушал отца, и, несмотря на то, что сказанное отцом льстило его самолюбию, на лице его не выражалось ни счастья, ни радости. Напротив, казалось, что он боролся с чем-то, мешавшим ему решиться на этот шаг, и, когда он снова обратился к отцу, голос его звучал глухо, точно судороги сжимали ему горло.
