– Это японец, – сказала Вероника. Она тоже выбежала из палатки.
И кинулась следом за Андрюшей. Дуглас за ней.
– Осторожнее! – кричал он. – Ты не знаешь этого человека!
* * *
Маркиз полагал, что в корабле он в безопасности. Что никто не придет туда по собственной воле.
Он не получал никакой радости от того, что причинял боль этому чужому существу. Он предпочел бы, чтобы обошлось без пытки. Лишь высокая цель, которой он служил, заставляла маркиза, получившего образование в Сорбонне и читавшего Бодлера в подлиннике, выламывать пальцы пришельцу.
– Возьми… возьми, – прохрипел пришелец.
И дупликатор, покачиваясь в воздухе, возник у самого лица Минамото.
Тот отпустил Рона, чтобы подхватить падающий прибор. Прибор был теплым.
– Вот и хорошо, – сказал маркиз.
Он смотрел на пришельца, который корчился у его ног, и с некоторой фаталистической грустью понимал, что сейчас он будет вынужден убить этого человека, который, отдав прибор, из источника благодеяний превратился в нежелательного свидетеля.
Эти секунды размышлений чуть не погубили полковника императорской армии, потому что, истязаемый болью и отчаянием Рона, в корабль ворвался Андрюша.
– Мерзавец! – кричал он, налетев на Минамото и свалив его на пол. Тот, хоть и был втрое сильнее студента, выпустил дупликатор из рук. Прибор, не падая, отплыл в сторону и слился со стеной, потому что Рон не потерял сознания и способности понимать, что происходит.
И когда после секунды промедления Минамото собрался с силами и кинулся на Андрюшу, Рон, тоже слабый и немощный, вцепился в ноги маркиза, и они втроем покатились по полу, сливаясь с мягкими креслами, которые тщетно пытались принять форму тел, что вторгались в их мягкие объятия.
Маркиз, несомненно, победил бы в этой схватке, если бы не англичане. Дуглас и Вероника оказались на поле боя через минуту. Быстро разобравшись в перепутанных телах, Дуглас, в молодости неплохой боксер, прицелившись, точно ударил японца в челюсть. Голова того дернулась и упала.
– Нокаут, – сказал Дуглас. – Можно не считать до десяти.
– Он хотел вас убить? – спросила Вероника пришельца, помогая тому подняться.
– Нет. Сначала он хотел меня ограбить. Не знаю, стал бы он меня убивать…
– Он бы убил вас, – сказал Дуглас. – Вы не представляете, что он за человек.
– Я представляю это лучше вас, – сказал Рон, – потому что и слова, и мысли его были так близки, что перемешивались с моими. Он человек, одержимый высокой идеей. Идеей, опасной для других людей, но ценной для него. Он ее раб, и потому все, кто не владеет этой идеей и не разделяет ее, должны стать его рабами.
– Вам плохо? – спросила Вероника.
– Спасибо. Мне… – Пришелец захрипел и начал оседать на пол.
Как будто на сцене, где все происходит в нужный момент, в комнате возникла Пегги с чашкой горячего чая.
– Пейте, – сказала она, опускаясь на корточки рядом с пришельцем. – Это тунгус Илюшка сделал. Он хороший доктор.
Все смотрели на пришельца, и на какие-то секунды маркиз оказался без присмотра.
Он приподнялся на руках и медленно полз к двери. Затем встал, сделал два или три неверных шага, и это движение заметил Андрюша, который сам сидел на полу, держась за ушибленную голову.
– Держите его! – крикнул Андрюша. Но было поздно.
Японец выбежал из корабля.
Дуглас, побежавший было следом, остановился, не решившись преследовать японца в буреломе.
* * *
Напоив тунгусским спасительным чаем пришельца, которому вовсе не стало от этого лучше, Пегги занялась ушибами и травмами своего Андрюши. Ее повышенное к нему внимание вызвало у Вероники усмешку и некоторую, как ни странно, ревность. Хоть ей и дела не было до тщедушного студента, а тем более до амуров служанки, интересы которой в Лондоне не поднимались выше полисмена, что стоял на углу их улицы, в отношениях Андрюши и Пегги злило проклятое и недостижимое бескорыстие, к которому внутренне стремится каждая женщина и тем более, чем она красивее, желаннее и предпочтительнее как объект обладания.
Прибежала Ниночка. Она опоздала, она ушла далеко, размышляя о том, каким завтра станет свободный мир. А когда вернулась к костру, то встретила там Мюллера и Дугласа, рассказавшего о злодейском нападении японца на инопланетянина. Ниночка возмутилась этим коварством и испугалась – от жизни Рона зависела судьба Земли.
Увидев совершенно обессилевшего, серого астронавта, Ниночка вдруг поняла, что нападение маркиза – последняя капля, переполнившая чашу терпения астронавта, соломинка, как говорят англичане, сломавшая спину верблюду.
Этот человек уже никогда не полетит к звездам и никогда не приведет с собой сверкающие корабли галактической справедливости.
Даже ее малого медицинского опыта было достаточно, чтобы понять: Рон умирает, как умирал только что капитан Смит, потому что у него нет сил более жить.
И потому, выйдя со всеми остальными из корабля, Ниночка отстала от них и остановилась в одиночестве. Голоса людей удалялись к лагерю, они оживленно обсуждали события и пугались каждого куста – нет ли за ним японца.
Когда голоса стихли, Ниночка повернулась и решительно вошла в корабль.
Стоило ей сделать два шага внутри него, как она натолкнулась на невидимую, теплую, чуть упругую непроницаемую стену.
Она не удивилась, потому что, отправляя людей в лагерь, Рон сказал, что он примет меры, чтобы никто не мог войти в корабль без его разрешения.
– Это я, – сказала Ниночка, уверенная, что астронавт ее слышит. – Мне нужно поговорить с вами. Это очень важно. Я не займу много вашего времени.
– Мне плохо, – ответил голос у нее в голове. – Может быть, завтра?
– Завтра может не быть, и вы это знаете лучше меня, – сказала Ниночка твердо.
Она знала, что не уйдет, пока астронавт не впустит ее. И он понял это. Стена пропала. Ниночка вошла в корабль.
Инопланетянин устроился на кресле. Он был одет – силовое поле окружало его, поскольку чисто физический страх боли и смерти не покидал его. И угрозу, исходившую от людей, он видел во всем – даже в глазах этой девушки, даже в мягких движениях рук Пегги.
– Говорите, – сказал он, когда Ниночка остановилась на пороге.
– Я много думала, – сказала она.
– Говорите. И короче. У меня на счету каждая минута.
