этого взгляда не чувствовал.
– Завещание, – спросил Дуглас, – завещание цело?
– Оно здесь. – Вероника показала себе на грудь. Все поняли, что завещание читать не будут.
Когда Вероника устала читать, стала читать Ниночка. Пошли записи о трагическом переходе по льду.
Дуглас закрыл глаза, у него начинался жар. Но он терпел. Возвращение дневника как бы позволило ему вновь приблизиться к Веронике. Страшный, злобный гений, который разлучил их, исчез… Но исчезли?
Потом читал Костик. Ниночка перестала слушать. Она видела взгляды, которые Костик кидал на Веронику. «Ничего, – утешала она себя, – борьба не закончена. Мы обойдемся без дупликаторов. И без Колоколовых, любовь к которым не более как слабость революционного бойца».
Так думала Ниночка, но на самом деле ее классовая ненависть к отпрыску эксплуататорского рода никак не уменьшала ее любви к Костику. И это было ужасно.
Костик порой поднимал руку, трогал шишку на голове. Дотрагиваться было больно. Ниночка сбегала, принесла ему полотенце, смоченное холодной водой. Но Костик не стал его прикладывать к шишке, потому что ему казалось, что Вероника будет смеяться над ним. Он полагал, что завтра утопит Дугласа. Вот так, возьмет и утопит.
Никому не нужное чтение продолжалось, потому что все ждали, хотя не могли признаться себе, что ждут смерти пришельца.
* * *
Они сидели, набившись в палатку. Хоть стенки ее были матерчатыми прорезиненными, но, пропитанные каучуком, они плохо пропускали воздух, и было очень душно. И они все ненавидели друг друга. По-разному и за разное.
Дуглас ненавидел Веронику, потому что знал, что потерял ее.
Костик ненавидел Дугласа, потому что понял, как далека от него Вероника.
Ниночка ненавидела Костика, потому что любила его.
Но все оставались вместе и делали вид, что заинтересованно изучают дневник капитана Смита, до которого никому из них не было дела.
* * *
Компьютер выдал Рону последнюю информацию: возможная длительность его жизни при настоящих условиях – семь часов плюс-минус десять минут.
И все.
Порой он терял сознание, продолжая при этом ощущать, как движется время. И в его сознании отщелкивали секунды – слишком быстро.
Все, что происходило с ним, было немыслимо, он не мог умереть здесь, на краю Вселенной. Бесследно.
Впрочем, нет. Профессор Мюллер со временем вытащит его корабль на сухое место, даже перевезет в музей и будет водить к нему экскурсии, а сам станет мирно стареть возле своего Великого открытия. Впрочем, успеет ли он вытащить корабль из болота? Ведь на Земле скоро начнется мировая война, а к концу ее никому не будет дела до инопланетных кораблей. А еще через несколько лет болото окончательно затянет в свою глубь металлический шар, и когда в конце двадцатых годов сюда доберется новая экспедиция, она так и не сможет разгадать тайны урулганского метеорита…
Все глубже погружался пришелец в бесконечный холодный сон, в котором не будет знания о судьбе тех людей, что ждут его смерти, думая о своих человеческих мелких делах, и которых в скорые годы разобщит, уничтожит судьба…
Вот и конец этой истории. Первый конец, привидевшийся всем.
* * *
Словно во сне кто-то подсказал выход.
Воспаленному умирающему мозгу решение показалось простым.
Надо встать и пойти к краю воронки, там, на дне ее, лежит дупликатор. Лежит и ждет. Надо только вынуть его из воды и стартовать.
Потом снова было затмение.
И жуткий, жгучий холод, мелкие, но болезненные ожоги снежинок по голой коже – наверное, он не оделся, когда покидал корабль?
Астронавт знал нужное место – там из воды торчал шест.
Он присел на корточки, стал вглядываться в воду, надеясь своими обостренными органами чувств ощутить присутствие прибора и точное место, где он лежит.
Но чувства отказывались подчиняться. Они лишь обманывали – они говорили, что снег обжигает, а вода горяча…
Астронавт присел на край воронки и опустил в воду ноги. Конечно же, вода горячая, но не настолько, чтобы свариться…
Он оттолкнулся от обрывчика и пошел вглубь.
Вода сразу сдавила, стараясь забраться в ноздри.
Когда-то, далеко отсюда, на той планете, куда не вернуться, Рон был хорошим пловцом. Его руки и ноги, лишенные управления, двигались инстинктивно – надо было достать до дна… Но там были лишь спутанные бревна.
Рон вынырнул.
Холод воды привел его в чувство. Как ни странно, он чувствовал себя лучше – к нему вернулось сознание, но вместе с ним и отчаяние, понимание того, что дупликатор ему никогда не найти.
* * *
Андрюша выбежал из палатки.
– Опять, да? – кричала вслед Пегги. – Он зовет тебя?
Она кричала так громко, что Ниночка выглянула из другой палатки и спросила вслед:
– Что случилось? Он умер?
Пегги не ответила – она уже скрылась в снегопаде.
Ниночка не думала, что побежит к кораблю, – ее это уже не касалось. Но побежала. Сзади топали сапоги Костика.
Андрюша добежал до воронки и почти в полной темноте увидел на поверхности воды голову пришельца. Тот нырнул снова.
– Нельзя, вы же больны! – крикнул ему Андрюша, но, конечно же, Рон не услышал.
Андрюша стал быстро раздеваться, путался в башмаках, в штанах. Пегги повисла на нем – пыталась оттащить от черной воды.
Подбежала Ниночка, она не поняла, кто и с кем борется, и кинулась кому-то помогать…
Андрюша вырвался, так и не раздевшись толком, нырнул вслед за Роном. Тот как раз поднимался, чтобы вдохнуть воздуха, хотя уже и не чувствовал, что поднимается, – он несся по темному туннелю к далекой звездочке света впереди.
Андрюша даже не понял, холодная ли вода. Он тянул неподатливое, мягкое, упрямое тело астронавта и, когда понял, что теряет силы, почувствовал, как рядом в воду плюхнулось что-то тяжелое – Костик помог ему вытащить Рона на берег.
Мюллер стоял с фонарем – он оказался предусмотрительнее прочих. Потом, когда Рон уже лежал на пальто Вероники, которая успела его расстелить, появился тунгус Илюшка с факелом – головней, обмотанной просаленной тряпкой.
Пришелец что-то бормотал.
