— И в чем он заключается? Объясните, пожалуйста. — Не услышав ответа, объяснила сама:
— В том, что он прямо противоположен принципу женщины. Да? Во всем, начиная с анатомии…
Он беспомощно огляделся.
— Где ваш старший брат, черт его подери? Или, на худой конец, мама? Вы слишком дерзки. Кто-то из них должен вас остановить.
Дафна с искренним недоумением смотрела на него.
— Что с вами, милорд? Вы еще будете иметь удовольствие повидать Энтони. Впрочем, удивляюсь, что его нет до сих пор. Возможно, отдыхает после лекции, которую закатил мне вчера поздно вечером.
— О чем же?
— О, пустяки. Всего лишь о ваших грехах и недостатках.
— Ну, насчет недостатков, уверен, он сильно преувеличил.
— А насчет грехов?
— Тоже.
Однако голос его звучал уже не так уверенно. За что он и удостоился еще одной улыбки.
— Преувеличил или нет, — сказала Дафна, — но Энтони подозревает, что у вас что-то на уме.
— У всех что-то на уме. Если, конечно, он имеется.
Дафна, по всей видимости, оценила некоторую игру слов, однако посчитала нужным уточнить подозрения Энтони:
— Он считает, вы задумали что-то отвратительное.
— Я всегда любил задумывать нечто подобное. — Саймон уже обрел прежнюю легкость тона.
— Что же, например?
— Это моя тайна.
Дафна нахмурилась.
— Кстати, о тайнах, — сказала она. — Думаю, нам следует рассказать Энтони о том, что мы задумали.
— Для чего, собственно? Чтобы он прочитал вам еще одну лекцию?
Она не могла не согласиться, что Саймон прав. Не нужны ей лишние поучения и нотации! И так от них голова пухнет!
— Решайте сами. Оставляю все на ваше усмотрение, — сказала она.
Это ему понравилось.
— Дорогая Дафна… — начал он и увидел, как от удивления у нее слегка раскрылись губы. — Дорогая Дафна, — повторил он уверенно, — полагаю, вы не станете принуждать меня обращаться к вам с прежней официальностью — «мисс Бриджертон»? После всего, что между нами было, — добавил он со значением.
— У нас ровно ничего не было, ужасный вы человек, — не могла не рассмеяться она. — Но тем более можете называть меня по имени.
— Прекрасно. — Он снисходительно поклонился. — А вам я милостиво разрешаю называть меня «ваша светлость».
Она с улыбкой ударила его по руке.
— Хорошо, — согласился он. — Я понял, что вы хотели сказать. Тогда «Саймон», если посмеете.
— Посмею, — заверила она.
— Что ж, — он наклонился к ней, она увидела совсем близко его горячие, такими они показались, зрачки, — мне просто не терпится услышать, как вы произносите мое имя.
У нее было ощущение, что он говорит о чем-то другом, не только об имени, но не была твердо уверена, что это чувство ее не обманывает. Какая-то жаркая волна охватила ее лицо, руки, и невольно она попятилась и отгородилась спинкой кресла.
— Какие красивые цветы вы принесли.
Он слегка прикоснулся к букету кончиками пальцев.
— Голландцы умеют выращивать их.
— Чудесный букет!
— Но он не для вас.
— Что?
— Он для вашей матери.
— Ах, как умно и дипломатично, Саймон! — На имени она сделала ударение. — Мама просто растает от удовольствия. Но вам это не сулит ничего хорошего.
— Отчего же?
— Ваша любезность только утвердит ее в мысли, что вас нужно быстрее тянуть к алтарю. И станет это делать с упорством десяти матерей.
— Боже, тогда возьмите букет себе!
— Теперь уже нет!.. Насколько понимаю, мама и без букета доверяет вам больше, чем кому бы то ни было. Так надолго она еще не оставляла меня с мужчинами. Кроме братьев, конечно.
— Неужели?
— Во всяком случае, время от времени подходила к дверям.
— Возможно, и сейчас стоит там?
Дафна повернула голову, прислушалась.
— Нет, я бы слышала стук ее каблуков. — Она снова подняла на него глаза. — Но прежде чем она вернется, хочу поблагодарить вас.
— За что, если не секрет?
— Ваш замысел хорошо действует. По крайней мере в мою пользу.
— Уже? Каким образом?
— Разве вы не заметили, сколько кавалеров пожаловало сегодня ко мне чуть ли не с утра?
Он скрестил руки на груди, насмешливо улыбнулся:
— Я с трудом сосчитал их.
— Такого наплыва никогда не было. Мама просто раздулась от гордости! Даже Гумбольдт, наш дворецкий, сиял. Я с рождения не видела улыбки на его лице. Ой, смотрите, у вас намок сюртук! Это от цветов. Вы их слишком сильно прижимали.
Она непроизвольно приблизилась, прикоснулась к его одежде, желая стряхнуть водяные капли. И тут же отпрянула, поняв, что делает не то, ощутив сквозь ткань жар и силу его тела.
«Господи, какой жар там, под сорочкой!»
Она залилась румянцем до самой шеи.
На губах Саймона появилась его очаровательно-противная улыбка.
— Отдал бы все свое состояние, — негромко произнес он, — чтобы разгадать, о чем вы сейчас подумали.
Дафна вспыхнула еще больше (если это было возможно) и даже раскрыла рот, чтобы дать отпор наглецу, но, к счастью, в этот момент в комнату вплыла леди Бриджертон.
— Прошу простить, что так надолго оставила вас! — воскликнула она. — У этого Косина лошадь потеряла подкову, и я, конечно, сопроводила его в конюшню и помогла отыскать конюха и этого… как его… кузнеца.
Слушая речь матери, Дафне оставалось только безмерно удивляться, ибо за всю свою жизнь она не помнила, чтобы нога леди Бриджертон переступала порог конюшни.
— Вы исключительно доброжелательная хозяйка, — сказал Саймон, вновь подхватывая букет и вручая ей. — Это для вас. Извините, что не успел раньше.
— Мне? Вы говорите правду?
Что-то трогательно-детское было в ее возгласе, в расширившихся глазах, из чего Дафна сделала запоздалый вывод, что, видимо, многие годы никто не дарил цветов ее матери. Даже покойный супруг. Бедная мама, она давно уже забыла, что когда-то была женщиной. Вернее, другие, и в первую очередь ее дети, забыли об этом.
— Не знаю, что и сказать вам, ваша светлость… — Вайолет все еще не могла успокоиться.
— Попробуй просто сказать «спасибо», мама, — посоветовала Дафна, смягчив очередную колкость теплой улыбкой.
— Ох, Дафна, ты гадкая девчонка! — Вайолет шлепнула ее по руке.
