Она сама была похожа в эти минуты на разыгравшуюся девчонку. Дафна не могла припомнить, когда мать выглядела так молодо.
— Благодарю вас, ваша светлость, — продолжала Вайолет. — Этот чудесный подарок имеет для меня особое значение, я его не забуду.
Было видно, что Саймон собирался что-то ответить, но потом передумал и молча почтительно наклонил голову.
А Дафна сказала себе: как мало бывает нужно для того, чтобы человек пусть ненадолго, но почувствовал себя счастливым. И Саймон сумел сделать это… Саймон. Герцог Гастингс…
«Я буду дурой, — решила она, мысленно улыбнувшись самой себе, — если не сумею влюбиться в такого человека. И будет совсем хорошо, — добавила она тоже мысленно, — если герцог разделит мои чувства. А пока неплохо бы хоть чем-то помочь матери, проявить внимание».
— Мама, — сказала Дафна, почти изнемогая от переполнивших ее добрых чувств. — Я принесу тебе вазу.
— Что? — От удивления Вайолет чуть не уронила букет, который не переставала нюхать. — Да, конечно. Скажи Гумбольдту, пускай найдет ту хрустальную, моей бабушки.
Дафна уже направилась к двери, чтобы выполнить это сложное поручение, когда на пороге возникла крупная и довольно грозная фигура старшего брата.
— А! — вместо приветствия сказал он, — вот с тобой-то я и хотел продолжить разговор, сестрица.
— Немного позднее, Энтони, — миролюбиво ответила она, — Мама просила принести вазу. Гастингс преподнес ей цветы.
— Он здесь? — не скрывая неодобрения, спросил Энтони. — Что ты делаешь у нас, Саймон?
— Наношу визит твоей сестре, как видишь.
Энтони прошел в глубь комнаты. Вид у него по-прежнему был разгневанный. Настоящая грозовая туча на человеческих ногах.
— Я, кажется, не давал тебе разрешения ухаживать за моей сестрой! — прогремел он. — Проявлять столь повышенное внимание!
— Это разрешила я, — сказала леди Бриджертон, подходя к сыну и чуть не тыча ему в нос букет. — Посмотри, какие тюльпаны! Они прекрасны, не правда ли?
Энтони невольно пришлось их понюхать, даже немного запачкать нос пыльцой.
— Мама, — проворчал он, отстраняясь, — я хочу поговорить с герцогом.
Последнее слово прозвучало у него почти как ругательство. Вайолет повернулась к Саймону:
— Вы имеете такое желание?
— Ни малейшего, — любезно ответил он.
— Тогда вопрос решен. Успокойся, Энтони. Дафна зажала рукой рот, но все равно ее смех прорвался наружу.
— А ты… — Энтони ткнул пальцем в сторону сестры, — тоже успокойся. Не вижу ничего смешного.
— Пожалуй, я все-таки пойду принесу вазу, — сказала Дафна.
— А меня оставите на милость вашего брата? — жалобным тоном произнес Саймон. — Нет уж, пожалуйста, не делайте этого.
— Но тогда могут завянуть цветы. Кроме того, — Дафна слегка нахмурилась, — неужели вы не осмеливаетесь поговорить с ним по-мужски, Саймон?
— Саймон?! — взвился Энтони. — Уже Саймон? Только этого не хватало!
Не обращая внимания на крик, герцог с изысканной любезностью ответил:
— Дело отнюдь не в моей нерешительности, Дафна. Просто не хочу вмешиваться в ваши отношения с братом.
— Что здесь происходит, будь я проклят? — снова взорвался Энтони. — Какого черта…
— Энтони! — воскликнула его мать. — Я запрещаю тебе выражаться таким языком в моей гостиной!
Дафна опять фыркнула.
Лицо Саймона сохраняло выражение, присущее учтивому гостю. Он лишь слегка повернул голову в сторону раздраженного друга.
Тот ответил яростным взглядом и затем вновь обратился к матери.
— Я очень люблю Саймона, — пытаясь говорить спокойно, произнес он. — Но мой друг не из тех людей, кому следует доверять в данном случае. Можете вы это понять, черт…
— Да, конечно, — поспешила его заверить леди Бриджертон. — Но и ты пойми — герцог нанес визит твоей сестре.
— И преподнес цветы твоей матери, — миролюбиво добавил Саймон.
Энтони уставился долгим взглядом на его нос, и Саймон не без оснований подумал, что тот вознамерился нанести некоторые повреждения этой части лица.
Однако худшего не произошло, и Энтони снова обрушился на мать с вопросом:
— Вы хоть понимаете, какая у этого человека репутация?
— Такая же, наверное, как у тебя, — спокойно возразила она. — Кроме того, бывшие повесы становятся, как правило, превосходными мужьями. Это давно известно.
— Чепуха! И вы прекрасно знаете…
— Он, как и ты, Энтони, не настоящий повеса, — подала голос Дафна.
Взгляд, который бросил на нее брат, был выразителен до комичности, и Саймон чуть было не разразился хохотом. Его остановила лишь мысль о том, что в начавшейся битве между сжавшимся кулаком Энтони и его мозгами может с легкостью победить первый, а этого Саймону не хотелось. В прошлые годы их редкие сражения кончались большей частью вничью, но происходили они все же не в гостиной респектабельного дома и тем более не в присутствии хозяйки.
— Вы не знаете, — сдавленным голосом повторил Энтони, — не знаете, что он вытворял в свое время.
— Что вы вытворяли, Энтони, — поправила его мать.
— Да, правильно, мы! Но ведь речь идет о моей сестре, черт побери! И то, что у него на уме — я знаю это, — имеет весьма малое отношение к поэзии или к цветам!
Он ткнул пальцем в букет, так и не дождавшийся воды.
— Они скоро завянут, — вспомнила Дафна, — я пойду…
— Подожди! — рявкнул Энтони.
— Это очень дорогие тюльпаны, — пояснила мать. — Они прямо из Голландии.
— Да хоть из Африки!.. Я готов убить его! Он недостоин целовать ее туфли!
— Энтони, — сказала леди Бриджертон, — когда ты научишься наконец сдерживать эмоции? Не завидую твоей будущей жене.
— Ее не будет, черт подери! Во всяком случае, до тех пор, пока я не решу судьбу своей сестры. Ведь сейчас я старший в нашем роду и на мне ответственность… А этот человек…
— Я не хочу больше слышать ни одного невежливого слова по адресу нашего гостя, Энтони! — решительно сказала мать.
— Хорошо, мама. — Он снизил тон. — Если не хотите слышать, позвольте мне поговорить с его светлостью с глазу на глаз.
— Теперь уж я определенно иду за вазой, — решила Дафна и бросилась вон из комнаты.
— Поговори, Энтони, — милостиво согласилась мать, — но запрещаю тебе оскорблять герцога.
— Что вы, мама, разве я посмею? Обещаю держать себя в руках.
Саймону, никогда не знавшему матери, было сейчас любопытно наблюдать трогательную перепалку между людьми, которые — он видел это — души не чаяли друг в друге. Кроме того, он понимал, что после смерти их отца Энтони действительно сделался старшим — и вообще в семье, и здесь, в доме у матери, который по законам наследования стал его собственностью, о чем он — даже в запальчивости — не посмел упомянуть и наверняка никогда не упомянет.
