Фраза осталась неоконченной, ибо ее прервал радостный вопль Дафны, сопровождавшийся сильным, тоже радостным толчком в плечо собеседника.
— О, Саймон! Вы не пожалеете!
В глазах ее стояли слезы. Это были слезы счастья.
— Я сделаю вас счастливым, Саймон! Обещаю! — повторяла она. — Очень счастливым… Вы никогда не пожалеете…
— Постойте, — сказал он, слегка отстраняя ее. Ему было трудно наблюдать такое искреннее проявление радости. — Сначала послушайте.
Она продолжала улыбаться, но в глазах мелькнуло беспокойство.
— Послушайте, — продолжал он, — и тогда решайте, связывать ли со мной вашу жизнь.
Она слегка прикусила нижнюю губу и кивнула.
Саймон набрал в дрожащую грудь побольше воздуха. Как сказать ей то, что он собирается и должен сказать? И что говорить? Всю правду или только часть ее? Но ведь необходимо, чтобы она поняла… Если уж собирается стать его женой… Если намерена, как говорит, сделать его жизнь — их жизнь — счастливой…
Он судорожно сглотнул.
А он сам? Чем может ответить ей? Хотя бы честным признанием о себе. О своих намерениях и планах в жизни… Если будет жить…
Он должен дать ей последнюю возможность отказаться от брака, которым она хочет — он понимает это — в первую очередь спасти его.
— Дафна… — произнес он, и, как всегда, звук ее имени расслабил мышцы рта, овеял мгновенным теплом захолодевшую душу. — Дафна, если вы станете моей женой…
Она вновь приблизилась к нему почти вплотную и слегка подняла руку, как бы пытаясь защититься от его горящих глаз, напряженного голоса.
— Что с вами? — шепотом спросила она. — Что вас так угнетает? Уверена, ничего страшного…
— Я не… не могу иметь детей.
Вот. Он сказал. Почти что правду.
Ее губы раскрылись. Не от ужаса, даже не от удивления. Казалось, она вообще не слышала или не поняла его слов.
Эти слова, он понимал, были жестокими, очень жестокими, но он не мог поступить иначе. Нужно, чтобы она знала. Раз и навсегда.
— Если вы станете моей женой, — повторил он, — у вас не будет детей. Вы никогда не будете держать на руках ребенка, зачатого в любви, понимая, что он ваш, только ваш.
— Откуда вы это знаете? — спросила она до странного громко и бесстрастно.
— Знаю.
— Но ведь…
Он не дал ей договорить.
— Я не могу иметь детей, — повторил он раздельно и с какой-то жестокостью. — Вы должны знать об этом.
— Теперь знаю.
Ее губы слегка дрожали, словно она хотела сказать что-то еще, но не была уверена, нужно ли.
Он привык, что обычно она быстро отзывается на его слова, без колебаний прямо говорит то, что думает. Сейчас у него создалось впечатление, что она о чем-то умалчивает.
Конечно, видно, что она огорчена… Нет, куда больше — в отчаянии. Однако ее лицо оставалось холодным и неподвижным.
И еще одно он видел и понимал: она не знает, как отнестись к его словам, что ответить.
Он настолько был погружен в свои мысли, что забыл, где находится, и не сразу ощутил, что справа от него кто-то стоит. Это был Энтони.
— Какие-то еще затруднения? — спросил тот не то с участием, не то с насмешкой.
Дафна ответила первой и весьма запальчиво:
— Никаких! Хочу вам сказать…
Три пары глаз ее братьев уставились на нее.
— Хочу сказать, — голос ее обретал звонкость, — что дуэли не будет. Его светлость и я решили пожениться.
— Рад слышать, — сухо отозвался Энтони и вернулся к братьям.
Саймон испытал довольно странное ощущение, словно он долгое время сдерживал дыхание, а вот теперь чистый свежий воздух внезапно заполнил легкие. Его охватило жаркое, торжествующее и очень приятное чувство чего-то свершившегося — не слишком еще понятное, но тем не менее радостное, и поскольку никогда в жизни он не испытывал ничего подобного, то не знал, что делать с этим чувством и как себя вести.
Его глаза искали Дафну и нашли ее.
— Вы уверены в себе? — чуть слышно спросил он. Она кивнула. Ее лицо было на удивление спокойным.
— Да, — ровным голосом ответила она. — Вы заслуживаете доверия. — С этими словами она направилась к своей лошади.
Саймон остался там, где стоял, пребывая в недоумении — что же сейчас произошло: вознесся он до небес или опустился во мрак преисподней?
* * *
Оставшуюся часть дня Дафна провела в кругу семьи. Все были ошеломлены известием о помолвке. Все, кроме старших братьев, которые уже пережили первое потрясение и сейчас начали серьезно и по возможности спокойно размышлять и высказывать мнение о том, что это ей сулит. Они не скрывали своих сомнений и опасений. Дафна не осуждала их — она сама была вся в сомнениях. Вернее, не могла еще собраться с мыслями.
Короче говоря, все члены семейства, даже самые младшие, находились в этот день в состоянии крайнего волнения и беспокойства.
Решено было не затягивать со свадьбой, тем более что благодаря досужим знакомым до леди Бриджертон дошли слухи о том, что — представляете?! — несколько человек как будто видели, как ее дочь целовалась с герцогом Гастингсом в саду у леди Троубридж. После чего леди Бриджертон сразу же отправила архиепископу Кентерберийскому просьбу о незамедлительной выдаче разрешения на брак без церковного оглашения, а сама погрузилась в заботы о свадебном торжестве, которое, как она решила, будет хотя и не слишком многолюдным и пышным, но уж никак не скромным.
Элоиза, Франческа и Гиацинта, младшие сестры Дафны, забрасывали мать десятками вопросов о том, какие будут наряды у них как у подружек невесты и как Саймон делал предложение сестре — опускался ли он при этом на одно колено или на оба?.. В каком платье будет сама Дафна?.. И когда Саймон преподнесет ей обручальное кольцо
Дафна облегчила участь матери, отвечая на половину этих вопросов — сначала подробно, а к концу дня по большей части односложно. И только когда она в ответ на вопрос: какого цвета розы будут в ее букете, сказала: «Три», — девочки поняли, что пора оставить сестру в покое. Чем она и воспользовалась, чтобы снова задуматься о том, что же произошло.
И пришла к выводу, что, во-первых, спасла человеку жизнь. А во-вторых, вырвала согласие на брак у того, кого любит.
И обрекла себя на жизнь без детей…
Все это за один день. Вернее, за одно утро.
Она позволила себе рассмеяться. Но в ее смехе звучали нотки отчаяния. Она понимала, что именно совершила сегодня, но не знала, что будет завтра. И послезавтра.
А еще ей очень хотелось вспомнить и лучше понять, что она почувствовала в тот момент, когда, повернувшись к Энтони, произнесла: «Дуэли не будет». Словами объяснить этого она не могла. Даже себе самой. И вообще, в голове роились не внятные мысли, обретающие смысл в словах, а мелькали какие-то разноцветные лучи: красные, желтые, синие. И когда они сталкивались — из желтых и красных получались оранжевые, а из синих и желтых — зеленые. Но что они означали, все эти цвета? И означали ли что-нибудь? Во всяком случае, ничего близкого к логическому, разумному, осмысленному…
