— Я сделаю все, чтобы последовать твоему примеру, мама, — прошептала Дафна.
— Как приятно это слышать. — Глаза Вайолет заблестели от слез. — Других слов мне от тебя не надо.
Дафна накрутила прядь каштановых волос на палец и помолчала, ожидая, чтобы на смену сентиментальному настроению снова пришло шутливое.
— Да, я пойду по твоим стопам, — сказала она вскоре, — и не остановлюсь до тех пор, пока у меня не будет ровно восемь детей…
* * *
А в это самое время Саймон Артур Генри Фицрэнольф Бас-сет, новоиспеченный герцог Гастингс, о ком только что мельком упомянули мать и дочь Бриджертон, сидел в старейшем лондонском консервативном клубе «Уайте». Его собеседником был не кто иной, как Энтони, самый старший из братьев Дафны. Молодые люди были весьма похожи друг на друга — оба худощавые, высокие, атлетического сложения, с густыми темными волосами. Только у Энтони глаза шоколадного оттенка, как у его сестры, а глаза Саймона поражали холодной голубизной, что придавало взгляду суровую пронзительность.
Именно это завоевало ему репутацию человека, с которым нельзя не считаться. От его пристального взгляда иным мужчинам становилось не по себе, а женщины… те просто трепетали.
Но к Энтони это не относилось: молодые люди достаточно долго знали друг друга, и его нисколько не смущали глаза приятеля.
— Не забывай, что я видел тебя в разных ситуациях, — бывало, говорил он со смехом Саймону, — даже с головой, опущенной в ночной горшок.
На что Саймон обычно отвечал:
— Да, если мне не изменяет память, именно ты держал меня над этим ароматным сосудом.
— А чем ты мне ответил на мое благодеяние? — продолжал игру Энтони. — Подложил в постель дюжину угрей…
Саймон по-прежнему считал Энтони ближайшим другом и первым делом встретился с ним после своего возвращения в Англию из-за границы.
— Чертовски рад, что ты вернулся, Клайвдон! — в который раз повторил Энтони, сидя за столом в одной из комнат клуба. — Ох, ты, наверное, хочешь, чтобы я теперь называл тебя Гастингсом?
— Нет! — с непонятной для Энтони горячностью отвечал тот. — Пускай Гастингсом навсегда останется мой отец. — Он помолчал и добавил:
— Я приму титул, если нужно, но не стану носить это имя.
— Если нужно? — с удивлением повторил Энтони. — Да кто не мечтает о том, чтобы стать герцогом? Странно такое слышать, если ты говоришь серьезно.
Саймон нервно провел рукой по темным волосам и не сразу заговорил. Да, он знал, что должен — таковы давние традиции — сохранить родовое имя, родовые владения и тем самым подтвердить и упрочить место семьи в истории Англии, но ведь кем он был до недавнего времени? Сын, отвергнутый отцом чуть ли не с рождения, да и в юные годы не удовлетворявший того своими взглядами и поведением. Отец кое-как мирился с его существованием, но не любил и, как и прежде, не желал видеть. Их отношения вполне соответствовали выражению «нашла коса на камень».
— Все это чертово ярмо не для меня, — пробормотал он наконец.
— Придется к нему привыкнуть, — утешил его Энтони. — И к новому имени тоже.
Саймон вздохнул. Он понимал, что приятель прав, что его собственные слова о нежелании принимать титул, о тяжести «ярма» могут быть восприняты другими как кокетливое кривлянье.
— Ладно, — продолжал Энтони, — не будем больше об этом. Хорошо, что ты снова здесь и прибыл, надо сказать, вовремя, чтобы быть рядом со мной в период моих трудных и нудных хлопот.
— Каких таких хлопот, Тони?
— Когда мне придется в следующий раз сопровождать одну из сестер на очередной бал.
Саймон откинулся на спинку кресла, не без интереса посмотрел на собеседника.
— Интригующее заявление. Лично я далек от всего этого.
— Что ж, придется привыкать к новой жизни, дружище. Но не бойся, я человек добрый и помогу тебе войти в нее.
Саймон не мог не рассмеяться:
— Если я не ослышался, человек, пытавшийся окунуть мою голову в ночной горшок, говорит о доброте?
— О, тогда мы были упоительно молоды, Саймон. Теперь все по-другому.
— Теперь ты образец благопристойности и хранитель своей и чужой чести?
— Безусловно, мой друг. И ты мне поможешь ее хранить.
Энтони на минуту задумался.
— Полагаю, — произнес он потом, — ты намерен занять какое-то место в обществе?
— Твое предположение ошибочно, Тони.
— Но ты говорил, что собираешься на вечер к леди Данбери.
— Только потому, что люблю эту прямолинейную старуху. Она всегда говорит то, что думает.
— Всегда этого не делает никто, — заметил Энтони.
— Ты прав. Но она чаще других говорит искренне. Кроме того, она хорошо относилась ко мне, когда я был ребенком. Я несколько раз проводил у нее в доме школьные каникулы. Дружил с ее племянником.
Энтони кивнул:
— Итак, я понял. Ты намерен избежать соблазнов света. Но знай, мой друг, они все равно тебя найдут, где бы ты ни находился.
Слово «они» Энтони выкрикнул так, что Саймон чуть не поперхнулся своим бренди. Откашлявшись, он переспросил:
— Кто эти грозные «они», которыми ты меня так напугал?
— Скоро сам узнаешь — матери!
Саймон пожал плечами.
— К сожалению, у меня не было матери. Но я не совсем понимаю…
— Вот-вот поймешь! Матери юных невест! Не женщины, но огнедышащие драконы! От них нигде не укроешься. И должен тебе сказать честно: моя мать — одна из самых опасных.
— Боже мой, а я-то полагал, что опаснее всего в джунглях Амазонки.
Энтони бросил на него неодобрительный взгляд:
— Будет не до шуток, когда тебя захватит в плен одна из таких матрон вместе со своей малокровной дочкой в белом наряде и принудит к бесконечному разговору о погоде, балах и лентах для волос.
Саймон усмехнулся:
— Должен ли я заключить из твоих слов, что за время моего отсутствия ты превратился в истинного великосветского шалопая? То есть, прости, джентльмена.
— Без всякого желания с моей стороны, поверь. Была б моя воля, я держался бы в ста милях от общества, избегал бы его, как чумы. Но моя сестра в прошлом году начала выезжать в свет, и я просто обязан ее сопровождать время от времени.
— Ты говоришь о Дафне?
— Как? Вы были знакомы?
— Нет, но ты получал от нее письма, когда мы учились еще в школе, и я запомнил, что она родилась четвертой в семье, а значит, ее имя на "Д".
— Верно. Наш семейный метод давать имена детям. Очень помогает вспоминать, как кого зовут.
Саймон рассмеялся:
