— Ш-ш, — сказала она как малому ребенку. — Не говори ничего. Не надо. Успокойся.
И тут же подумала, что такие слова он, наверное, часто слышал в детстве от своей няни и других добрых людей, когда начинал запинаться и в ужасе раскрывал и закрывал рот, как рыба на суше.
— Просто поцелуй меня, — попросила она. — Пожалуйста, поцелуй.
И он выполнил просьбу. Поцелуй не был пылким, жгучим. Он был благодарным. За ним последовали другие, уже иного свойства — он покрывал поцелуями все ее тело, руки помогали ему ласкать ее. Простыни и одеяла сбились в изножье кровати; было жарко без них.
В отличие от прежних ночей в эту ночь Дафна могла не только чувствовать и всецело отдаваться чувству, но и думать. Она думала о том, что узнала сегодня днем, о том, как это может (и должно ли) влиять на их отношения. Пожалуй, именно сейчас в ней проснулось материнское чувство к Саймону, ее мужу. Она хотела — о нет, не заменить, но по возможности восполнить ему потерю матери… Отсутствие родительской любви и заботы. Хотела помочь ему выбраться из пучины ущербности, освободиться от стыда за свое поруганное детство, от чувства ненависти к виновнику этого — к собственному отцу, а возможно, и к самому себе…
Его глаза, напряженную голубизну которых она различала даже при свечах, говорили ей больше слов. Она была уверена, что если его рот не сумеет вдруг выговорить ее имени, то это сделают глаза — они скажут о том, чего хочет его душа.
Когда он проник в нее, она снова заглянула в них и увидела боль. Муку. Но отчего?
— Саймон? — прошептала она, делая усилие, чтобы умерить на мгновение свое желание. — С тобой все в порядке?
Он кивнул. Зубы его были стиснуты. Он слегка отвернул голову, тело начало совершать освященные древностью колебания, и она забыла обо всем…
— Пожалуйста, Дафна, — услышала она его прерывистый шепот. — Сделай это… Сейчас… сейчас…
И она послушалась его, ибо сама хотела того же и не могла больше ждать. Мир взорвался вокруг нее.
Она плотно сжала веки, в закрытых глазах мелькали блики, света, какие-то круги, точки, звезды… Она слышала звуки музыки — скорее, биение собственного сердца, смешанное с легкими стонами, которые она была не в силах сдержать.
Саймон со скрежетом зубовным отпустил ее и через секунду сделал то, что уже делал раньше, — освободился от семени, отодвинувшись на самый край кровати, и завернул край простыни. Но тотчас повернулся к Дафне и сжал ее в объятиях, целуя лицо, волосы. После чего они обычно быстро засыпали.
Так бывало во все предыдущие дни, но не сегодня. Сегодня Дафна испытывала странное беспокойство. В теле она ощущала обычную истому, успокоение, но все равно что-то было не так. Что-то, находившееся в самой глубине сознания, мучило ее, нагнетало сомнения, неудовлетворенность. Смутный протест вызывало у нее поспешное освобождение Саймона от того, чему надлежало, как она догадывалась, омывать глубины ее лона, без чего, как недавно утверждала миссис Коулсон, женщина не может жить. Тогда Дафна не обратила особого внимания на ее слова, поглощенная рассказом о несчастном детстве Саймона, но сейчас…
Она приподнялась и села в постели, одеяло сползло с плеч. Дрожащими пальцами она зажгла свечу со своей стороны.
Саймон приоткрыл глаза, спросил сонным голосом:
— Что случилось?
Дафна ничего не ответила. Только пристально смотрела в сторону влажного пятна на простыне с края кровати. Его семя.
— Дафф? — повторил он.
Она внезапно поняла: он лгал ей! Да, обманывал, когда говорил, что не может иметь детей. Саймон тоже сел в постели.
— Дафна, в чем дело? — встревоженно спросил он.
Хотела бы она знать: его обеспокоенный тон тоже фальшивый? Тоже очередная ложь?
Она указала пальцем в сторону пятна на простыне.
— Что это? — спросила она еле слышным от стеснения и противоречивых чувств голосом.
— О чем ты говоришь?
Он проследил взглядом, куда она указывала, но ничего не понял.
— Саймон, — сказала она, — ты говорил, что не можешь иметь детей. Почему?
Он прикрыл глаза. Потом открыл снова, но ничего не ответил.
— Почему, Саймон? — Это был уже не полушепот, а крик.
— Какая разница почему? Причина не играет роли.
Тон был достаточно мягким, его можно было с натяжкой даже назвать извиняющимся. Однако она почувствовала, как что-то захлопнулось в ее душе. Какая-то дверца.
— Уходи отсюда! — сказала она, не глядя на него. Он раскрыл рот от удивления, но не принял всерьез ее слова.
— Это моя спальня, — возразил он. — В моем доме.
Она не приняла шутки. (Если это была шутка.)
— Тогда уйду я!
С этими словами она выскочила из постели, завернувшись в простыню. Саймон ринулся за ней.
— Ты не смеешь уходить из этой комнаты! — прошипел он.
— Ты мне лгал все это время! — услышал он в ответ.
— Я никогда…
— Ты лгал мне! — повторила она, переходя на крик. — И я никогда не прощу тебе этого!
— Дафна! Опомнись! Что ты…
Она не слушала его и продолжала говорить в крайней степени возбуждения, что было видно в полутьме по ее лицу.
— Ты воспользовался моей глупостью… моим полным неведением… незнанием интимных сторон супружеской жизни…
— Любовных отношений, — почти машинально поправил он: произнесенные ею слова показались ему чужеродными в ее устах.
— «Любовные» — это не про нас! — запальчиво бросила она в ответ.
Его испугали ее взрыв, отчаяние и злость в голосе. Ему было жаль ее, и в то же время в нем росло раздражение. Он не понимал причины столь глубокой обиды… возмущения. Не знал, как ее успокоить.
Растерянный, он стоял посреди комнаты, тоже не совсем одетый. Сцена для постороннего глаза могла выглядеть довольно комичной, если бы не драматический накал чувств.
— Дафна, — начал он медленно, стараясь сдерживать рвущуюся наружу досаду, — быть может, ты все-таки объяснишь членораздельно, в чем дело? Какие обвинения ты…
— О, мы продолжаем играть в ту же игру? — язвительно спросила она. — Прекрасно. Тогда, позволь, я расскажу тебе одну сказку… Жила-была…
Такой негодующей, оскорбленной, такой уверенной в своей правоте он ее никогда не видел. Это было страшновато.
— Дафна, — сказал он умоляюще, — не нужно так… Успокойся и объясни попросту, что случилось.
Его смиренный тон на нее не подействовал.
— Жила-была, — еще громче повторила она, — одна девушка. Назовем ее Дафной…
Он поспешно прошел в свою туалетную комнату и накинул халат — видимо, понимая, что не все откровения можно выслушивать, находясь в полуобнаженном виде.
