— Дафна, — повторил он, стоя в дверях, — это неразумно… То, как ты ведешь себя.
— Хорошо, — вдруг согласилась она. — Обойдемся без сказок и скажем прямо: эта девушка, то есть Дафна, очень плохо знала жизнь. Была невежественна во многом…
Саймон снова приблизился к ней, сложил руки на груди с покорным видом, приготовившись слушать.
Дафна продолжала:
— Она ровно ничего не знала о том, что происходит… что должно происходить между мужчиной и женщиной… Если не считать того, что если они находятся вместе в постели, то как результат этого родится ребенок…
— Довольно, Дафна! — крикнул Саймон. Она не подала виду, что услышала. Только пламя в темных глазах стало как будто еще яростнее.
— Однако она знать не знала, эта девушка, как именно ребенок зачинается, прежде чем появится на свет, и поэтому, когда муж поведал ей, что не может иметь детей…
— Хватит, Дафна! Я предупреждал тебя до женитьбы. Предоставил тебе полную свободу в решении, и ты не смеешь укорять меня. Слышишь? Не смеешь!
— Ты сумел вызвать во мне сострадание… страх за тебя!
— Вот в чем ты упрекаешь мужчину! Что ж, спасибо.
— Ради Бога, Саймон, ты прекрасно знаешь, что я напросилась на этот брак вовсе не из чувства жалости к тебе.
— А из-за чего же?
— Я любила тебя. — Тон, каким это было сказано, и то, что она употребила глагол «любить» в прошедшем времени, заставили его похолодеть. — И еще, Саймон, я, конечно же, не хотела… не могла допустить, чтобы ты из-за меня., а также по вине своей глупости и упрямству лишился жизни…
Он ничего не возразил, только продолжал тяжело дышать, глядя на нее удивленно-негодующим взором.
Она вновь заговорила:
— Только не обвиняй меня, что я лгу. Я просто не умею этого и всегда говорила тебе чистую правду о своих чувствах. А ты… ты сказал, что не можешь иметь детей… Хотя правда в том, что ты не хочешь их иметь.
Он и теперь ничего не ответил, считая, что ответ можно прочитать у него в глазах. Однако она, видимо, так не считала. С той же непримиримостью во взгляде и в голосе она сделала шаг туда, где он стоял, и произнесла громко и отчетливо:
— Если ты и в самом деле не можешь иметь детей, для тебя не составляет никакой разницы, куда… где… ты оставишь свое семя. Не правда ли? И в этом случае ты не стал бы все ночи так беспокоиться о том, чтобы оно… чтобы оно не попало в меня…
Она замолчала. Молчание было тяжелым.
Он заговорил первым.
— Т-ты ничего не знаешь об эт-том, Д-дафна, — произнес он раздраженно, не обращая внимания на то, что начал заикаться.
Она вызывающе вскинула голову.
— Тогда просвети меня!
— Я просто никогда не буду иметь детей, — сказал он почти по слогам. — Никогда. Разве это не понятно?
— Нет!
В нем проснулась ярость, и он испугался, что выплеснет ее наружу. Он не хотел этого, тем более осознав вдруг, что направлена она не против Дафны. Даже не против самого себя, как порою бывало раньше. Она направлена против одного, только одного человека, чье присутствие — нет, скорее, отсутствие — исковеркало когда-то всю его жизнь и продолжает влиять на нее… И от этого никуда не деться.
— Мой отец, — внезапно вырвалось у него, хотя он не имел ни малейшего намерения говорить об этом, — не был… хорошим отцом.
Он сказал это и сам удивился, насколько потерял над собой контроль.
Дафна слегка наклонилась в его сторону, словно хотела броситься ему на помощь.
— Я знаю о твоем отце, — проговорила она. Это вызвало у него настороженность.
— Что ты знаешь? — спросил он.
— Знаю, что его отношение ранило тебя. Что он тебя отверг… А потом ты — его… — В ее глазах гнев снова сменился состраданием. — Знаю, что он считал тебя больным… неполноценным.
Сердце так гулко заколотилось у него в груди, что он испугался — оно вырвется наружу. Он понимал: нужно что-то сказать, но не мог произнести ни слова.
Он не видел ее испуганных глаз, когда все же сумел произнести:
— 3-значит, т-ты з-знаешь о…
Она закончила за него:
— О том, что ты в детстве заикался? — Она нарочито небрежно передернула плечами. — Ну и что тут особенного? Многие дети… А твой отец, — вдруг решительно добавила она, — жестокий тщеславный глупец! Больше ничего!
Он в изумлении смотрел на нее, не понимая, как ей удалось всего в трех словах дать исчерпывающую характеристику человеку, ненависть к которому он пестовал долгие годы, и она, эта ненависть, давила на него, как ярМо, и не давала освободиться.
— Тебе не понять, — тихо сказал он, качая головой. — Многого не понять. Особенно потому, что ты выросла в такой семье, как твоя. Для моего отца имело значение только одно: род, кровь. И еще титул. Когда он посчитал меня недостойным для продолжения рода, я для него умер.
Кровь отхлынула от ее лица.
— Я не предполагала, что это настолько… — прошептала она. — Боже!
— Хуже, чем можно предположить, — сказал он, удивляясь, с какой легкостью говорит сейчас о том, что все годы было для него под запретом, что он считал глубокой и постыдной тайной. — Я посылал ему письма. Сотни писем, написанных неумелой детской рукой, с униженной просьбой приехать к своему сыну. Он ни разу не ответил. Ни одного раза.
— Саймон…
— Т-ты з-знаешь, что до четырех лет я вообще не мог говорить… А когда он однажды приехал, то не пожалел своего сына, не пригласил врачей, учителей… Он злобно тряс меня и кричал, что выбьет из моей глотки слова. А если нет, забудет обо мне. Проклянет… Т-таким б-был мой от-тец…
Дафна старалась не обращать внимания на то, что Саймон заикается все сильнее. Это пройдет так же быстро, как началось, говорила она себе. Больше, чем затруднение в речи, ее беспокоило его душевное состояние — печаль в глазах, тихий странный голос.
— Саймон, — сказала она, — это было и давно прошло. И отца тоже нет на свете. Успокойся и забудь. Зачем ты начал вспоминать? Зачем?..
Он продолжал, как будто не слышал ее слов. Словно разговаривал с самим собой:
— …Отец говорил, что не может меня видеть. Вспоминал, что молился не просто о рождении сына — но о наследнике. А сын, да еще такой, ему не нужен. Для чего? Чтобы род Гастингсов продолжил заикающийся идиот? Чтобы его герцогское достоинство воплотилось в таком, как я, жалком ничтожестве?..
— Но этого же не случилось, Саймон, — прошептала Дафна. — Все произошло не так…
— Мне наплевать, — крикнул он, — как все окончилось! Прав он или нет! Не в этом дело, а в том, каким он был отцом, как относился к сыну… ко мне… В том, что все его чувства затмила родовая гордыня, и он не видел, не ощущал ничего… ничего человеческого… За что должен понести наказание. Если не он сам, то весь его род! Его род!
