– Этого требует мода, - улыбнулась Элоиза.
– Думаю, дело не в моде. Это делается для того, чтобы мужчины не возбуждались сверх меры.
– Быстро же ты возбуждаешься! - рассмеялась она.
– Только не вздумай появляться в таком виде перед кем-нибудь еще! Если я узнаю об этом, то умру от ревности!
– Филипп! - нахмурилась Элоиза, хотя на самом-то деле слова его ей польстили.
– Ни один мужчина, если увидит тебя в таком виде, не сможет устоять перед тобой. Да что в таком виде - думаю, что в любом…
– До сих пор смогли устоять, - скромно улыбнулась она.
– Ну и дураки! - поморщился он. - Впрочем, это, должно быть, потому, что они не видели тебя во всей красе. Ты всегда носила этот пучок?
– С шестнадцати лет.
– Что ж, мне остается только поблагодарить судьбу за то, что ты ни разу не появилась с распущенными волосами перед другими мужчинами. Иначе бы ты не досталась мне - кто-нибудь из них уже давно бы…
– Господи, неужели одни мои волосы так возбуждают тебя?
– Ты права, но не одни волосы. Руки, губы, глаза… Черт побери, меня все в тебе возбуждает, Элоиза!
Притянув Элоизу к себе, Филипп поцеловал ее. Он знал, каковы ее губы на вкус - он целовал ее раньше, целовал всего минуту назад. Но сейчас, от этого поцелуя, все его тело словно охватило огнем.
Пальцы Филиппа нащупали застежку ее платья - ряд маленьких белых пуговок на спине.
– Повернись, - попросил он.
Филипп не был особо искушен в искусстве раздевания женщин, к тому же он слишком горел страстью. Филипп боялся из-за своего нетерпения порвать платье или оторвать пуговицу. Поэтому он стал очень аккуратно расстегивать пуговицу за пуговицей, наслаждаясь каждым новым дюймом открывавшегося из-под платья такого желанного тела.
Элоиза теперь навсегда принадлежит ему, только ему. Филипп не знал, за что Бог наградил его таким счастьем, но он ни за что на свете не согласился бы расстаться с ним.
Бережно, осторожно Филипп дотронулся до ее тела. Элоиза слегка вздрогнула.
Наконец, Филипп расстегнул последнюю пуговицу. Собственно, все их расстегивать не было нужды - платье снялось бы и без этого, - но Филиппу нравилось раздевать Элоизу, наслаждаться близостью ее тела и хотелось продлить это удовольствие.
Платье бесшумно упало к ее ногам. Элоиза стояла нагой, дрожа не от холода, а от предвкушения.
Филипп наклонился к ней, поцеловав ее сзади в шею. Несмотря на то что он с трудом сдерживал страсть, Филипп понимал, что с невинной Элоизой нужно действовать медленно, щадя ее девичью скромность, постепенно, шаг за шагом вводить в неведомый ей восхитительный мир чувственности.
В то же время Филипп говорил себе, что Элоиза - его жена и сама сейчас с нетерпением ждет от него решительных действий. Элоиза не Марина, которую мог вывести из равновесия малейший пустяк и которая не была способна ни на какие сильные чувства. Элоиза - вся из страсти и огня.
Элоиза вообще не была похожа на Марину - в любой ситуации. На Марину Филипп боялся даже дышать, боялся что-то сказать - любое слово неожиданно могло стать причиной ее депрессии. Элоиза была совсем другой - сильной, волевой, жизнелюбивой…
Опустившись на колени, Филипп поцеловал ее спину. Затем, движимый инстинктивным пониманием того, чего сейчас хочется Элоизе, провел языком по ее позвоночнику. Кожа Элоизы была сладкой и чуть солоноватой на вкус. Застонав от удовольствия, Элоиза оперлась руками о стену.
– Филипп! - блаженно и немного дразняще пробормотала она.
Он повернул ее к себе, оказавшись с ней лицом к лицу.
Поцеловав Элоизу в губы, Филипп помог ей перешагнуть через ее упавшее платье. Элоиза выбрала для свадьбы небесно-голубой наряд, эффектно оттенявший ее серые глаза.
Платье было великолепным. Но еще великолепнее Элоиза выглядела без него.
Под платьем у Элоизы ничего не было, кроме чулок и подвязок, и Филипп знал, что она специально так оделась - для него. Он снова прижал Элоизу к себе, и у нее перехватило дыхание, когда ее соски коснулись тонкой шелковой ткани его рубашки. Филипп нежно провел пальцем по ее груди, наслаждаясь тем, как реагирует тело Элоизы на его прикосновение. Не отрываясь от ее губ, Филипп легко, словно пушинку, поднял Элоизу на руки.
– Филипп! - проговорила она, с благоговением произнося его имя.
Филипп не мог больше ждать, но, стоя так близко к Элоизе, обнимая ее, он не видел ее целиком. А Филиппу хотелось видеть ее всю, каждый дюйм ее восхитительного тела. Прервав поцелуй, он прошептал:
– Я сейчас…
Отойдя от Элоизы на несколько шагов, Филипп посмотрел на нее. В комнате не было огней, но за окном еще не совсем стемнело, и проникающий сюда свет обволакивал ее фигуру. Груди Элоизы были больше, чем казалось Филиппу, когда их скрывала одежда. Филипп готов был ласкать эти груди до умопомрачения, но ему хотелось большего.
Дрожащими о волнения пальцами Филипп начал расстегивать свою одежду, не отводя взгляда от Элоизы, которая, в свою очередь, наблюдала за ним. Стянув с себя рубашку, Филипп на мгновение повернулся к Элоизе спиной.
Элоиза невольно вскрикнула. Филипп замер.
– Откуда у тебя эти шрамы? - прошептала Элоиза. Филипп не мог бы сказать, что так напугало его. Он знал, что этот момент неизбежен - Элоизе предстоит видеть его голым каждый день на протяжении долгих лет, и рано или поздно она заметила бы шрамы, а заметив, не могла не спросить, откуда они у него.
Сам Филипп давно уже забыл про шрамы - ведь человек, как правило, не видит собственной спины, разве что в зеркале. Элоизе же предстояло лицезреть его шрамы каждый день.
– От ударов кнутом, - произнес он, не поворачиваясь. Филипп мог бы повернуться к Элоизе лицом, чтобы лишний раз не шокировать ее видом шрамов, но, хочет того Элоиза или нет, ей придется привыкнуть к этому мало эстетичному зрелищу.
– Кто же тебя бил? - В голосе Элоизы звучало возмущение жестокостью человека, способного нанести такие раны, и тон ее ранил сердце Филиппа.
– Мой отец, - проговорил он.
День, когда это произошло, Филипп помнил так, словно все случилось вчера. Тогда ему было двенадцать… Филипп вернулся из школы, и отец заставил (именно заставил - возражений Томас Крейн не терпел) сына сопровождать его на охоте. Филипп уже тогда был неплохим наездником, но к прыжку, которого ожидал от него отец, был все-таки не готов. Тем не менее, попытку Филипп предпринял, иначе бы отец навсегда зачислил его в трусы.
Результат был плачевный - Филипп упал с коня, вернее, тот его сбросил. Слава Богу, падение не оставило на мальчике ни царапины, но отец был разъярен до крайней степени. Томас Крейн имел очень жесткие понятия о том, каким должен быть настоящий английский джентльмен, и падения с лошади здесь были абсолютно исключены. Сыновья Томаса Крейна должны были быть идеальны во всем - в стрельбе, в боксе, в езде на лошади, во взятии барьеров - и упаси их Бог совершить хотя бы малейшую промашку.
