– Марина страдала депрессией, Элоиза. В очень тяжелой форме.
Элоиза посмотрела на него, но глаза Филиппа по-прежнему были устремлены на портрет, словно он должен был смотреть на Марину, когда говорит о ней. Казалось, Филипп чувствует себя в каком-то долгу перед Мариной.
– Она всегда была молчаливой и замкнутой, - продолжал он. - А после рождения близнецов впала в тяжелую депрессию. Не знаю, что было тому причиной. Как сказала мне повитуха, у женщин иногда бывает такое после родов, они становятся раздражительными, часто плачут… Но я думал, что через неделю, максимум через месяц, это пройдет…
– Но оно не прошло, - закончила за него Элоиза. Филипп кивнул, отчего прядь темных волос упала на лоб.
Отбросив ее, он продолжал:
– Ее душевная болезнь не только не прошла, а становилась все тяжелее. Не знаю, как тебе объяснить, казалось, что она… - Филипп запнулся, подбирая слова. Когда он снова заговорил, голос его был совсем тихим. - Казалось, что она словно исчезла. Дни и ночи она проводила в постели, почти не вставала. Никогда не улыбалась, очень часто плакала…
Фразы Филиппа были короткими, отрывистыми, словно информация выходила из него по частям. Элоиза молчала, не смея прервать его или высказаться по предмету, в котором ничего не понимала.
Отвернувшись, наконец, от портрета покойной жены, Филипп посмотрел на Элоизу:
– Я делал все, что мог, пытаясь развеселить ее. Но ничто не помогало.
Элоиза начала было что-то говорить, но Филипп прервал ее:
– Ты понимаешь, Элоиза? Все, что бы я ни пытался сделать, не помогало!
– Ты ни в чем не виноват! - убежденно воскликнула Элоиза. Она плохо знала Марину - общалась с ней только в детстве, да и то очень мало, - но она знала, что Филипп не обманывает ее.
– В конце концов, я бросил все свои попытки - это было все равно, что биться головой об стену. Я переключился на детей - должен же был кто-то за ними следить, если мать от этого устранилась! Они очень любили ее. - Он выразительно посмотрел на Элоизу, словно старался ей что-то объяснить. - Она ведь их мать…
– Я понимаю.
– Она была их матерью, но совсем не следила за ними… совсем…
– Но ведь у них был отец - ты!
Филипп невесело рассмеялся:
– Хорош отец, нечего сказать! Мать, которая совсем не следит за детьми, отец, следящий за ними лишь из чувства долга, да и то все время норовящий ускользнуть… нечего сказать, отличное детство было у моих детей! Врагу не пожелаешь!
– Сколько раз тебе повторять, - нахмурила брови Элоиза, - перестань говорить, что ты - плохой отец!
Филипп пожал плечами и снова повернулся к портрету. Эмоции сейчас слишком захлестывали его, чтобы он мог мыслить трезво.
– Ты представляешь, как мне было тяжело? - спросил он.
Элоиза кивнула, хотя Филипп и не мог видеть этого жеста.
– Чего я только не делал, пытаясь помочь ей - и все впустую! - В голосе Филиппа звучало презрение к самому себе. - Черт побери, я ведь не любил ее! Не любил - и чувствовал свою вину за это…
– Ты не любил ее? - переспросила Элоиза. Губы Филиппа горестно скривились:
– Как можно любить того, кого ты не знаешь? - Он посмотрел на Элоизу. - Я был женат на ней восемь лет, но совершенно ее не знал…
– Может, она просто не давала тебе узнать ее?
– Может, я недостаточно этого хотел?
– И все-таки твоей вины здесь нет, Филипп. - Элоиза сказала это не столько Филиппу, сколько самой себе. - Виновата болезнь Марины. Некоторые люди рождаются меланхоликами. Не знаю, откуда у них эта подавленность, но факт остается фактом.
Филипп недоверчиво посмотрел на нее.
– Я знаю, что говорю, - заметила Элоиза. - Я знала Марину в детстве, еще до того, как ты вообще узнал о ее существовании.
Теперь взгляд Филиппа стал таким пристально-внимательным, что Элоиза невольно поежилась.
– Я ни разу не видела, чтобы она смеялась, - продолжала она. - Ни разу! С тех пор, как я познакомилась с тобой, я стала больше думать о ней и все время удивлялась, почему воспоминания о Марине вызывают у меня какое-то странное чувство. Потом я поняла: это потому, что она никогда не смеялась. Ты можешь представить себе ребенка, который никогда не смеется?
С минуту Филипп молчал.
– Я тоже не припомню, - произнес он, наконец, - чтобы она когда-нибудь смеялась. Улыбаться иногда улыбалась, например, когда дети приходили проведать ее, но смеяться - ни разу.
Элоиза кивнула.
– Я не Марина, Филипп, - сказала она.
– Я знаю, - откликнулся он. - Я это сразу понял. Поэтому я и женился на тебе.
Элоизе хотелось услышать что-то другое, а не признание в том, что Филипп женился на ней потому, что она не страдает депрессией, однако она промолчала.
Филипп сосредоточенно хмурился. На лбу его залегли глубокие складки. Он провел по ним рукой, словно желая разгладить.
– Поначалу, - заговорил он, - я думал, что мне достаточно просто жены, которая не была бы подвержена депрессии, которая смотрела бы за детьми, которая бы не…
Он вдруг запнулся, как бы не желая продолжать фразу. Но Элоизе было важно услышать конец фразы - она чувствовала, что Филипп недоговаривает что-то серьезное.
– Которая бы что? - спросила она. Молчание Филиппа, казалось, длилось вечность.
– Я всем говорил, что Марина умерла от простуды, от воспаления легких… - наконец, с трудом заговорил он.
– А разве не от этого? - удивилась Элоиза.
– От этого. Но…
У Элоизы сжалось сердце - она вдруг поняла, что имеет в виду Филипп.
– Марина действительно умерла от простуды, - отрешенно повторил он. - Но я никому не говорил, почему она простудилась…
– Озеро, - едва слышно прошептала Элоиза. Слово это вырвалось у нее словно помимо ее воли.
Филипп кивнул:
– Она оказалась в озере не случайно.
Элоиза хотела было что-то сказать, но тут же прикрыла рукой рот. Неудивительно, что Филипп так испугался, когда она повела туда детей. Но если бы она знала…
– Я вовремя ее вытащил, - произнес Филипп. - Вовремя в том смысле, что она не успела утонуть. Но от простуды это ее не спасло. Через три дня она умерла. - Он грустно усмехнулся. - Даже пресловутый ивовый настой не помог…
– Какая жалость! - воскликнула Элоиза. Она действительно жалела Марину, хотя, если бы не ее смерть, она, Элоиза, не вышла бы замуж за Филиппа.
– Ты этого не понимаешь, Элоиза, - вздохнул Филипп. - И может быть, никогда не поймешь.
– Возможно. Я не знала никого, кто бы покончил с собой…
