На пределе сил.
– В общем, да, - сказал он, и она в недоумении подняла на него глаза, так как совершенно забыла, о чем был разговор, и не могла сообразить, что к чему, пока он не добавил: - Я вернулся домой, потому как не в силах был далее выносить жару, и вот пожалуйста, сейчас просто умираю от холода!
– Скоро наступит настоящая весна, - сказала она.
– Ах да, весна. Когда ветер всего-навсего холодный, а не ледяной, как зимой.
Она засмеялась. Глупо, но ей было ужасно приятно смеяться в его присутствии.
– Завтра в доме уже будет лучше, - сказала она. - Я ведь приехала только сегодня вечером и, как и ты, не удосужилась уведомить о своем прибытии. Миссис Парриш уверяет, что быстро пополнит все запасы.
Он кивнул, затем повернулся и стал греть спину.
– Что ты здесь делаешь? -Я?
Он обвел взглядом пустую комнату, словно поясняя свой вопрос.
– Я живу здесь, - сказала она.
– Обычно ты не приезжаешь раньше апреля.
– Тебе известны такие вещи?
На мгновение на лице его появилось едва ли не смущенное выражение.
– Письма моей матери всегда изобилуют подробностями, - сказал он.
Она пожала плечами, затем придвинулась чуть ближе к огню. Не следовало бы ей становиться так близко к нему, но, черт возьми, ей все еще было холодно, а тоненький пеньюар грел плохо.
– Это ответ? - насмешливо протянул он.
– Мне просто так захотелось, - высокомерно ответила она. - Разве это не прерогатива дамы?
Он снова повернулся, надо полагать, для того, чтобы теперь греть бок, и оказался лицом к лицу с ней.
И кажется, ужасно близко от нее.
Она потихонечку отодвинулась, всего на дюйм или около того - ей не хотелось, чтобы он догадался, что ее смущает такая близость.
Да и самой себе признаваться в этом ей не слишком-то было приятно.
– А я думал, что прерогатива дамы - передумать, - заметил он.
– Прерогатива дамы - делать все, что ей вздумается, - живо парировала Франческа.
– Не в бровь, а в глаз, - пробормотал Майкл. Он снова посмотрел на нее, на сей раз попристальнее. - А ты не изменилась.
Губы ее приоткрылись.
– Почему ты так решил?
Потому что ты выглядишь точно так, как прежде. - И тут же, с дьявольской усмешкой кивнув на ее прозрачный пеньюар, добавил: - Если не считать твоего наряда, разумеется.
Она ахнула и отступила на шаг, еще крепче обхватив себя руками.
«Гадко с моей стороны, конечно, но вообще-то я ловко сумел обидеть ее», - подумал он не без самодовольства. Ему необходимо было как-то заставить ее сделать шаг назад и оказаться вне его досягаемости. Теперь она будет устанавливать границы.
Потому что он не был уверен, что ему эта работа окажется по плечу.
Он солгал, когда сказал, что она вовсе не изменилась. Что-то в ней появилось новое, совершенно неожиданное.
Что- то, что потрясло его до глубины души.
Это было чувство, возникавшее в ее присутствии, то есть проблема была в нем самом, что не делало ее менее разрушительной. Чувство, что она теперь доступна, чудовищное, мучительное сознание того, что Джона больше нет, действительно нет, и единственное, что останавливало Майкла от того, чтобы протянуть руку и коснуться ее, была его собственная совесть.
Это было почти забавно.
Почти.
А она была рядом, и все так же ни о чем не подозревала, и не имела ни малейшего понятия о том, что мужчина, стоявший рядом с ней, ни о чем так не мечтает, как о том, чтобы сорвать все шелка, облекающие ее тело, и уложить ее на пол возле огня, и раздвинуть ее бедра, и погрузиться в ее плоть, и…
Он разразился мрачным смехом. Да, похоже, четыре года нисколько не пригасили его столь неуместный пыл.
– Майкл?
Он оглянулся на нее.
– Что тебя рассмешило? Ну и вопрос!
– Ты не поймешь.
– А вдруг пойму!
– Нет, вряд ли.
– Ну Майкл! - продолжала настаивать она.
Он повернулся к ней и проговорил с подчеркнутой холодностью:
– Франческа, есть вещи, которые ты никогда не сможешь понять.
Губы ее приоткрылись, и вид у нее стал такой, будто ее ударили.
И он почувствовал себя просто кошмарно - как будто действительно ударил ее.
– Как ты можешь поступать так ужасно?! - прошептала она.
Он пожал плечами.
– Ты переменился, - сказала она.
Самое печальное заключалось как раз в том, что он не переменился. По крайней мере в важном, в том, что делало его жизнь трудновыносимой. Он вздохнул. Он ненавидел себя за то, что не в силах был вынести ее присутствие.
– Прости меня. - Он провел рукой по голове, взъерошив волосы. - Я устал, я замерз, и я настоящий осел.
Она усмехнулась на это, и на мгновение они словно перенеслись в прошлое.
– Да ничего, бывает, - сказала она ласково, коснувшись его рукава. - После такого длинного путешествия.
Он с шумом втянул в себя воздух. Она и раньше так делала - дружески касалась его рукава. Никогда на людях, разумеется, и очень редко, когда они оставались с ней наедине. При этом обыкновенно был где-то поблизости Джон; Джон всегда был где-то поблизости. И это прикосновение каждый раз - каждый раз - оказывалось для Майкла потрясением.
Но никогда таким сильным, как сейчас.
– Мне необходимо поскорее лечь спать, - промямлил он.
Вообще- то он прекрасно владел искусством скрывать, что ему неловко, но он не подготовился к встрече с ней в этот вечер, а кроме того, он действительно чертовски устал.
Она отпустила его рукав.
– Для тебя не приготовлено комнаты. Ложись в моей. А я посплю здесь.
– Нет, - ответил он, вложив в отказ больше чувства, чем намеревался. - Я лягу спать здесь или… черт! - буркнул он себе под нос, прошел в другой конец комнаты и дернул шнурок звонка. Ну какой, действительно, смысл быть графом Килмартином, если нельзя приказать приготовить себе спальню в любой час дня или ночи?
К тому же на звонок через несколько минут явится прислуга, и ему уже не придется оставаться наедине с Франческой.
Конечно, он оставался с ней наедине прежде, но все же никогда ночью, и никогда она при этом не была одета в ночную рубашку, и…
Он дернул шнур звонка снова.
– Майкл, - заметила Франческа почти весело, - все наверняка услышали твой звонок в первый раз.
– Ах, нуда, да. День выдался нелегкий, - сказал он. - В море штормило, и вообще.
