Он рядом. Он жив. Теперь, когда не стало Джона… Потерять их обоих - разве в силах она будет вынести это?
Его снова затрясло, очень сильно.
– Не надо ли тебе принять какое-нибудь лекарство? - встрепенулась она. - У тебя вообще-то есть лекарства?
– Я уже принял, - стуча зубами, ответил он.
Но она чувствовала потребность делать хоть что-то. Она не настолько была склонна к самобичеванию, чтобы мучить себя мыслями о том, что она могла бы сделать, дабы предотвратить смерть Джона - даже в самые черные дни своей печали она не предалась этому занятию, - но ей было очень неприятно, что все произошло в ее отсутствие. Это был, собственно говоря, единственный важный поступок, который Джон совершил без нее. И даже если Майкл был просто болен, а не умирал, она не собиралась позволить ему страдать в одиночестве.
– Давай-ка я принесу тебе еще одно одеяло, - сказала она. И, не дожидаясь ответа, поспешила в смежную комнату, то есть свою собственную спальню, и сорвала с постели одеяло. Одеяло было ярко-розового цвета и скорее всего оскорбит его мужской вкус, когда он придет в себя настолько, чтобы снова обнаруживать вкусовые предпочтения. Но с этой проблемой, решила Франческа, пусть он сам разбирается.
Когда она вернулась, Майкл лежал в постели так тихо, что она даже решила, что он заснул, но он шевельнулся и сказал: «Спасибо», - когда она начала подтыкать одеяло.
– Что еще я могу сделать? - спросила она, придвигая деревянный стул к его постели и усаживаясь.
– Ничего.
– Но должно же быть что-то, - не отступала она. - Не может быть, чтобы надо было просто ждать, пока само пройдет!
– Надо просто ждать, - ответил он слабым голосом, - пока само пройдет.
– Не могу поверить, что это правда. Он приоткрыл один глаз.
– Уж не собираешься ли ты поспорить со всей медицинской наукой?
Она скрипнула зубами и сгорбилась на своем стуле.
– Ты уверен, что тебе не следует принять еще лекарство? Он покачал головой и тут же застонал, так тяжело далось ему это движение.
– Пока не надо.
– А где лекарство? - спросила она. Если единственное, что было в ее силах, - это обнаружить местоположение лекарства и быть готовой подать его, то, Бог свидетель, она будет делать хотя бы это.
Он чуть повернул голову влево. Франческа посмотрела туда и увидела маленький столик, на котором поверх сложенной газеты стояла медицинского вида склянка. Она сразу же встала, подошла к столику, взяла склянку и, читая ярлык на ходу, вернулась к своему стулу.
– Хинин, - пробормотала она. - Я слышала про хинин.
– Чудодейственное средство, - отозвался Майкл. - Так по крайней мере говорят.
Франческа с сомнением взглянула на склянку.
– Посмотри на меня, - сказал он со слабой кривоватой ухмылкой. - Я - живое доказательство.
Она снова повертела склянку, пригляделась к порошку, который пересыпался внутри.
– Я по-прежнему в сомнениях.
Одно плечо его шевельнулось в попытке изобразить жизнерадостный жест.
– Я же до сих пор не умер.
– Не смешно.
– Нет, только это как раз и смешно, - поправил он ее. - Следует смеяться, пока можно. Ты только подумай, если я умру, титул перейдет к этим - как там Джанет всегда говорит? - к этой…
– …ужасной дебнемской ветви семейства, - докончили они вместе, и Франческа - кто бы мог подумать! - улыбнулась.
Вот всегда он умел заставить ее улыбнуться. Она потянулась и взяла его за руку.
– Мы с тобой прорвемся, - сказала она. Он кивнул и закрыл глаза.
И когда она уже решила было, что он уснул, он прошептал:
– Хорошо, что ты здесь.
Утром Майкл проснулся, пожалуй, даже отдохнувшим, и если чувствовал он себя нехорошо, то все же значительно лучше, чем прошлой ночью. Франческа, как он с ужасом понял, провела всю ночь у его постели. Она и сейчас сидела на том самом деревянном стуле, свесив голову, как пьяная. Поза ее была очевидно неудобной: и примостилась-то она на сиденье как-то криво, и шея ее была согнута под каким-то странным углом, и туловище скрючено как-то нелепо.
Но она спала. Даже слегка похрапывала, что страшно его умилило. Никогда он не представлял себе ее храпящей, а ведь он, увы, рисовал ее в своем воображении спящей много-много раз.
Конечно, глупо было надеяться, что он сможет скрыть от нее свою болезнь, думал он, она была слишком проницательна, да и любопытна тоже. И хотя он предпочел бы, чтобы она не волновалась из-за него, но, честно говоря, вчера ночью ее присутствие и успокоило, и утешило его. Он не должен был радоваться ее приходу, вернее, не должен был позволять себе радоваться, но вот радовался, и все тут.
Он услышал, что она шевельнулась, и перекатился на бок, чтобы лучше видеть ее. Он ведь никогда еще не видел, как она просыпается, вдруг с удивлением понял он. Хотя чему тут удивляться? Естественно, что он никогда не присутствовал при таких интимных моментах. Может, он удивился потому, что во всех его грезах, во всех фантазиях о ней ему никогда не рисовалось ничего подобного - ни этот тихий хрип где-то глубоко в горле, когда она заворочалась, ни похожий на вздох зевок, ни нежный трепет готовых приоткрыться век.
Она была прекрасна.
Он знал это, разумеется, знал вот уже долгие годы, но никогда прежде он не ощущал это так полно, так глубоко.
Красота была не в ее волосах, не в этой густой, роскошной каштановой волне, которую ему так редко доводилось видеть рассыпавшейся по ее плечам, И даже не в ее глазах, при виде сияющей синевы которых всякий мужчина испытывал желание начать писать стихи - и многие писали, что весьма, как помнилось Майклу, забавляло Джона. И дело было не в очерке ее лица и не в чертах его - иначе он был бы одержим красотою всех девиц семейства Бриджертон, таких похожих друг на друга, по крайней мере внешне.
А вот что-то было в том, как она двигалась.
В том, как дышала.
В том, как она просто была.
И вряд ли, думал он, когда-нибудь он устанет изумляться этому.
– Майкл, - пролепетала она и принялась тереть сонные глаза.
– Доброе утро, - отозвался он, надеясь, что хрипловатость его голоса она спишет на болезненное изнеможение.
– Ты выглядишь получше.
– Я чувствую себя получше.
Она сглотнула, потом, чуть помолчав, сказала:
– Ты привык. Тебе это все не в новинку. Он кивнул.
– Было бы преувеличением сказать, что я вовсе не обращаю внимания на свою болезнь, но да, я привык к ней. Я знаю, что следует делать.
– Как долго это будет продолжаться?
– Трудно сказать. Лихорадка будет трепать меня через день, а потом просто… прекратится, и все.
