– Через неделю. Даже раньше.
– Я знаю. Я получила приглашение.
– Вы планируете присутствовать?
Гиацинта подняла голову и посмотрела на нее.
– А вы?
Люси едва не ахнула. До настоящего момента мысль о том, чтобы не выходить за Хейзелби, выглядела гуманной и расплывчатой. Но сейчас, под пристальным взглядом Гиацинты, мысль стала обретать более конкретные очертания. Она все еще казалась неосуществимой, но по крайней мере...
Гм... может...
Может, не такой уж и неосуществимой.
– Бумаги подписаны, – сообщила Люси.
– Уже?
– Его выбрал мой дядя, – сказала Люси, гадая, кого именно она пытается убедить. – Все было сговорено давным-давно.
– Гм...
«Гм?.. Что, Господи, это значит?»
– А он... а ваш брат...
Люси лихорадочно подыскивала слова, подавленная тем, что облегчает душу почти незнакомому человеку. Надо же, не кому-то там, а родной сестре Грегори! Однако Гиацинта продолжает молчать, она сидит на корточках, и все ее внимание сосредоточено на иголке, которая то пропадала в подоле, то появлялась снова. А раз Гиацинта ничего не говорит, значит, говорить придется Люси. Потому что... потому что...
Потому что она уже начала говорить.
– Он не давал мне никаких обещаний, – дрожащим от волнения голосом сказала Люси. – И не заявлял о своих намерениях.
А вот после этих слов Гиацинта подняла голову и спросила:
– Не заявлял?
Люси прикрыла глаза. Она не такая, как Гиацинта Сен-Клер. Достаточно провести четверть часа в обществе Гиацинты, чтобы понять: она пойдет на все, ухватится за любой шанс, чтобы спасти собственное счастье. Она бросит вызов условностям, выдержит шквал критики и останется целой и невредимой как телесно, так и духовно.
А она, Люси, не такая смелая. Она никогда не руководствовалась чувствами. Ее путеводной звездой всегда был здравый смысл.
Разве не она говорила Гермионе, что та должна выйти за того мужчину, которого одобрят ее родители?
Разве не она говорила Грегори, что не желает неистовой, всепоглощающей любви? Что она – человек совсем другого сорта?
Да, она не из таких. Совсем. Когда гувернантка карандашом делала для нее рисунок для раскрашивания, она всегда зарисовывала между линиями и не выходила за их пределы.
– Вряд ли я осилю такое, – прошептала Люси.
Гиацинта смотрела на нее мучительно долго, прежде чем снова взялась за шитье.
– Значит, я неверно оценила вас, – тихо сказала она.
Эти слова хлестнули Люси, как пощечина.
Но губы ее отказывались говорить. И ей не хотелось выслушивать ответ.
А Гиацинта уже вернулась к своему обычному состоянию. Она раздраженно посмотрела на Люси и потребовала:
– Хватит дергаться!
– Простите, – пробормотала Люси. И подумала: «Опять я это сказала. Я ужасно предсказуема, традиционна и абсолютно лишена воображения».
– Вы снова дергаетесь.
– Простите.
Гиацинта уколола ее иголкой.
– И все равно вы дергаетесь.
– Не дергаюсь! – закричала Люси.
Гиацинта улыбнулась ей.
– Вот так-то лучше.
Люси мрачно посмотрела на нее.
– Надеюсь, я не истеку кровью.
– Если и истечете, – ответила Гиацинта, вставая, – это будет только ваша вина.
На лице Гиацинты играла удовлетворенная улыбка.
– Вот, – объявила она, рукой указывая на результат своих усилий. – Конечно, не так красиво, но для сегодняшнего вечера сойдет.
Люси встала на колени, чтобы осмотреть подол. Гиацинта оказалась слишком щедрой в похвале самой себе. Шов был сделан не очень аккуратно.
– У меня никогда не было способностей к шитью, – беспечно пожав плечами, пояснила Гиацинта.
Подавив желание распороть шов и зашить его самой, Люси встала.
– Нужно было предупредить меня об этом, – буркнула она.
Губы Гиацинты медленно растянулись в лукавой улыбке.
– Подумать только! – воскликнула она. – А у вас вдруг выросли колючки.
В следующее мгновение Люси шокировала самое себя, заявив:
– А вы говорили обидные вещи.
– Возможно, – согласилась Гиацинта с таким видом, будто это было ей совсем безразлично. И озадаченно посмотрела на дверь. – Пора бы ему быть здесь.
Сердце Люси странно дрогнуло.
– Вы все еще хотите помогать мне? – шепотом спросила она.
Гиацинта повернулась к ней.
– Я надеюсь, – ответила она, окидывая Люси холодным взглядом, – что вы неправильно оценивали себя.
Грегори уже опаздывал на десять минут к назначенному сроку. И он ничего не мог с этим поделать: после танца с одной барышней стало очевидно, что он обязан проявить любезность еще полудюжине других. И хотя ему с трудом удавалось следить за сутью светских бесед, которые он должен был вести, он не очень расстраивался из-за отсрочки. Люси и Гиацинта уже давно покинули зал, и теперь никто не скажет, будто он выскочил вслед за ними. Да, он намерен найти какой-нибудь способ сделать Люси своей женой, но надобности нарываться на скандал нет.
Грегори шел по дому, направляясь к спальне сестры. Он провел в Хастингс-Хаусе бессчетное количество времени и отлично знал его закоулки. Добравшись до двери, он вошел без стука, а хорошо смазанные петли не издали ни звука.
– Грегори!
Первым прозвучал голос Гиацинты. Она стояла рядом с Люси, которая выглядела... Потрясенной. Что Гиацинта с ней сделала?
– Люси! – воскликнул он, бросаясь вперед. – Что случилось?
Люси помотала головой.
– Ничего существенного.
Грегори с осуждением посмотрел на сестру.
Гиацинта пожала плечами.
– Я буду в соседней комнате.
– Подслушивать под дверью?
– Я буду сидеть за письменным столом Дафны, – заявила Гиацинта. – Он стоит посередине комнаты. Только не надо возражать: дальше я уйти не могу. Если кто-то появится, мне придется бежать к тебе на помощь. Я понадоблюсь тебе для того, чтобы ситуация выглядела приличной.
Хотя Грегори и не хотелось признавать это, в ее словах был резон, поэтому он лишь кивнул ей и проводил взглядом до двери. Заговорил он только после того, как дверь за ней закрылась.
– Она сказала вам что-то неприятное? – спросил он у Люси. – Она иногда бывает чудовищно бестактной, но сердце у нее находится там, где положено.
