— Погоди. — Ржевский тоже поднялся, подошел к окну и встал рядом с сыном, поглядел на облака. — Как они меняют форму! Я раньше любил на них смотреть… О чем я? Да, ты все время стремишься отделиться от меня, стать самостоятельной личностью. Я тебя понимаю. Но ты же сам себе мешаешь! Пока ты копаешься в моем прошлом, ты связан со мной. Так убеди себя: это не мое прошлое! Это прошлое Сергея!
— Я не могу жить, пока не разгребу твои подвалы.
— Ну почему же?!
— Потому что я твоя генетическая копия. Если ты вор, я должен понять, почему, чтобы самому не стать вором. Если ты убийца, предатель, трус, эгоист, я должен понять, унаследовал ли я эти твои качества или смогу от них избавиться.
— И ты тоже думаешь, что я убийца?
— Унаследовав твою память, я ни черта не понял!
— Неужели в моем прошлом нет ничего, что бы тебя радовало? — Ржевский попытался улыбнуться.
— Есть, — сказал Иван, повернувшись к нему и глядя прямо в глаза. — Есть вечер на берегу Волхова, когда рядом сидел Пашка Дубов, а потом пришел Коля с печатью…
— Это чепуха, — уверенно сказал Ржевский. Он не поверил. Он вернулся к письменному столу, полистал зачем-то настольный календарь. Вздохнул. — Будь другом, — сказал он, — отдохни сегодня. Завтра консилиум. Хочешь, я попрошу Ниночку с тобой погулять?
— Ей надо заниматься, — ответил Иван.
38
На месте врачей Иван не стал бы рисковать — загнал бы себя в клинику, и с плеч долой.
Если он начнет доказывать врачам, что дело в чрезмерной нагрузке на мозг, они ему или не поверят, или залечат… Нет, даваться нельзя.
С утра Иван послушно подвергся всем анализам, потом заявил Ниночке, что в ее заботе не нуждается. Ниночка почуяла неладное, но промолчала — верный ребенок. Потом Иван сунул в карман зарплату, институтское удостоверение, оделся потеплее и вышел в сад.
Из сада он знакомой тропинкой, скользя по подтаявшему снегу, прошел к автобусной остановке. Чувствовал он себя погано, но надо было держаться. Вышло солнце. Было тихо, чирикала какая-то весенняя птаха.
Почему-то он помнил, что Виктор всегда ходит обедать в столовую на углу улицы Чернышевского и Хлопотного переулка, там у него все официантки знакомые и пиво оставляют — видно, при какой-то случайной встрече похвастался… К этой столовой Иван и поехал. Там Виктора не было. Тогда Иван вышел на улицу — в столовой было душно, а от запахов, в общем обыкновенных, Ивана мутило — тоже плохой симптом.
Иван стоял у входа в столовую, прислонившись спиной к холодной стене. У него возникла идея, как можно упростить процесс рассечения ДНК, и он мысленно принялся конструировать такое приспособление, но тут увидел, что по улице бредет Виктор. Тот прошел было, но узнал Ивана. Остановился настороженно.
— Здравствуйте, — сказал Иван. — Я вас жду.
— Понимаю, — быстро ответил Виктор. — Разумеется, почему нам не поговорить, а то прошлый раз не получилось, мне самому тоже очень хотелось. Здесь скамейки есть во дворе — летом пиво там пью, посидим, а? Нас никто не увидит.
Виктор первым успел к скамейке — стряхнул с нее перчаткой снег.
— Не простудитесь?
Иван сел, закурил. Он курил больше Ржевского.
— Поймите меня правильно, — продолжал Виктор. — Я не имею ничего против ваших отношений с Ниночкой. Вы не подумайте.
Господи, подумал Иван устало, он решил, что я собираюсь жениться на Нине, — они это обсуждают на кухне и боятся этого. Тут есть что-то запретное, но почетное.
— Я хотел спросить вас о другом. О том, что случилось двадцать пять лет назад.
— Двадцать пять лет?
— Как вы думаете, почему Ржевский ушел от Лизы?
— Он не уходил, — быстро ответил Виктор. — Она сама ушла. Она была очень гордой женщиной — ее обидели, и она ушла. Это я гарантирую.
— Но как получилось, что Сергей так ее обидел?
— Фактически убил, я не боюсь преувеличений. Ради него она от всего отказалась…
— А вы что тогда делали?
— Я понимал, что Сергей эгоист. Нет, не в плохом смысле, но для него наука — все. Ему казалось, что Лиза ему мешает. Вот он и отстранил ее с пути… Ей ничего не оставалось, как уйти.
Виктор курил жадно, глубоко затягиваясь. Ого, как он не любит Сергея, подумал Иван, и не может ему ничего простить даже теперь, через столько лет. А может, именно за столько лет и накопилась злость.
— Почему вы ему сказали, что его не примут в аспирантуру?
— Я? Никогда не говорил. Не было этого.
Другого ответа Иван не ждал.
— А потом вы еще видели Лизу?
— Это тебе нужно? Или Сергей прислал?
— Он ничего не знает.
— Тебе скажу. Лиза позвонила мне, вся в слезах, голос дрожит. Сережа, говорит, меня бросил. Я с ней встретился. Катька больная, говорю я, ты куда? Но ты же знаешь, если Лиза чего решила, ее танками не остановишь. Я, говорит, помехой ему не буду, ему наука нужнее нас. И я ее проводил…
— Куда проводили?
— Куда? На вокзал, конечно, в Вологду.
— А потом?
— Через несколько месяцев она погибла. Думаю, покончила с собой… После этого я уже не мог дружить с Ржевским. И зачем тебе все это?
— Мне надо узнать правду.
— Правду? — удивился Виктор. — Разве она бывает? Она умирает с людьми. Сколько людей, столько и правд.
— Мне нужна одна правда, — повторил Иван.
— Ищи. Только потом на меня не обижайся.
— Где жила мать Лизы?
— Послушай, прошло почти тридцать лет!
— Вы же там бывали. Вы знаете адрес.
— Забыл. Ей-богу, забыл.
— Подумайте.
— Там никто не живет. Екатерина Георгиевна Максимова, так ее мать звали, умерла лет десять назад. Никого там нет. И брат куда-то уехал.
— Вы заходили туда?
— Запиши, Арбат, дом…
Виктор смотрел, как Иван записывает адрес. Потом сказал:
— А может, лучше примем по кружке — у меня тут все официантки знакомые…
39
Оказалось, что Виктор был прав. Мать Лизы давно умерла, в квартире жили чужие люди, и никто не мог помочь. Борясь с головной болью и все более проникаясь безнадежностью этого дела, Иван обошел все соседние квартиры, где тоже давно сменились жильцы, сходил в домоуправление, наконец, совсем отчаявшись, остановился посреди двора, возле стола, за которым два старика играли в шахматы, а еще несколько человек внимательно наблюдали за игрой. Один из шахматистов, который давно поглядывал на него, вдруг сказал, приподняв пешку:
