Другое дело его невеста.
— Пожалуй, мне следует дать ей несколько минут, чтобы насладиться своим торжеством, — сказал Томас, приняв решение. Он чувствовал необходимость продемонстрировать свою власть — какие ту! могут быть вопросы? — и не испытывал восторга от идеи, что публика вообразит, будто он очарован своей невестой.
Он не из тех, кто склонен очаровываться.
— Очень великодушно с вашей стороны, — отозвалась Грейс с улыбкой, которая не вызвала у него ничего, кроме досады.
Но он ограничился тем, что пожал плечами.
— Я вообще великодушный человек.
Глаза Элизабет расширились, но она ничего не сказала.
Чтобы женщина молчала? Редкое качество. Возможно, ему следовало жениться на этой сестре.
— Значит, вы намерены уйти? — спросила Грейс.
— Пытаетесь избавиться от меня?
— Вовсе нет. Вы знаете, что я всегда в восторге от вашего присутствия.
Прежде чем он успел ответить на ее саркастическую реплику, он заметил голову, выглянувшую из-за портьеры, отделявшей зал от бокового коридора.
Леди Амелия. Не так уж далеко она ушла.
— Я приехал, чтобы танцевать, — заявил он.
— Вы терпеть не можете танцы, — возразила Грейс.
— Ничего подобного. Я терпеть не могу, когда меня заставляют танцевать. Это совсем другое дело.
— Я могу найти свою сестру, — поспешно предложила Элизабет.
Не говорите глупости. Она явно тоже не выносит, когда ее заставляют танцевать. Г рейс составит мне компанию.
— Я? — удивилась Грейс.
Томас сделал знак музыкантам; сидевшим в передней части зала. Они мигом подняли свои инструменты.
— Вы, — ответил он. — Вы же не думаете, что я стал бы танцевать с кем-нибудь другим здесь?
— Вы могли бы пригласить Элизабет, — предложила она, следуя за ним в центр зала.
— Вы, наверное, шутите, — промолвил он. Судя по цвету ее лица, на которое так и не вернулись краски, леди Элизабет Уиллоуби еще не пришла в себя после того, как ее сестра повернулась и вышла из зала, и, вероятно, упала бы в обморок от усилий, связанных с танцами.
К тому же Элизабет не могла служить его целям.
Он бросил взгляд на Амелию. К его удивлению, она не спряталась тут же за шторой.
Он слегка улыбнулся.
И тут — что было весьма приятно видеть — она ахнула, после чего нырнула за портьеру. Но он знал, что добился своего: она будет наблюдать за танцем, за каждой его фигурой.
Амелия понимала, что он пытается сделать. Ей было ясно, что ею манипулируют, и тем не менее черт бы побрал этого типа, вот она здесь, прячется за шторой, глядя, как он танцует с Грейс.
Он был отличным танцором. Амелия знала это не понаслышке. За два ее лондонских сезона они много раз танцевали — кадриль, сельский танец, вальс, — хотя и по обязанности.
Впрочем, иногда — изредка — это доставляло удовольствие. Амелия не была безразлична к мнению окружающих. Как приятно было положить руку на локоть самого завидного холостяка, особенно когда у тебя есть брачный контракт, свидетельствующий, что этот холостяк твой и только твой.
Все в нем было как-то значительнее и лучше, чем в других мужчинах. Он был богат, имел титул. Одного его появления было достаточно, чтобы привести юных светских глупышек в полуобморочное состояние.
И более солидных дам, кстати, тоже.
Амелия не сомневалась, что Томас Кавендиш стал бы самой выгодной партией десятилетия, даже если бы он родился горбатым или с двумя носами. Неженатые герцоги не валялись на дороге, и было известно, что Уиндемы владеют колоссальным состоянием и могут соперничать с большинством европейских княжеств.
Но спина его светлости была прямой, а нос, к счастью, один, имел прекрасную форму и отлично гармонировал с остальными чертами лица. У него были темные густые волосы, интригующие ярко-голубые глаза и, насколько она могла судить, полный рот зубов. Честно говоря, было невозможно назвать его внешность иначе, как красивой.
Но, не будучи очарована его достоинствами, Амелия не была также ослеплена ими. И, несмотря на их помолвку, она считала себя самым объективным судьей герцога. Еще бы, ведь она могла перечислить все его недостатки и порой развлекала себя тем, что записывала их на бумаге.
Это было только справедливо. И, учитывая неприятности, которые ее ожидали, наткнись кто-нибудь на список, он должен был быть аккуратным, насколько это возможно.
Амелия ценила аккуратность во всем. По ее мнению, это была прискорбно недооцененная добродетель.
Но главная проблема с ее женихом — и, как она полагала, с большей частью человечества — заключалась в том, что его было сложно оценить. Как, к примеру, назвать не поддающееся определению ощущение, словно в нем есть… нечто большее, чем в остальных представителях светского общества. В самом деле, не предполагается, чтобы герцоги были так щедро одарены природой. Они должны быть худыми и жилистыми или, наоборот, плотными и коренастыми, с неприятным голосом, поверхностным умом и… Однажды она увидела руки Уиндема. Обычно он был в перчатках, когда, они встречались, но как-то раз, она не могла вспомнить почему, он снял их, и Амелию заворожили его руки.
Его руки, прости Господи.
Это было чистое безумие, но она застыла на месте, наверное, с разинутым ртом, размышляя о том, что этим рукам приходилось делать множество вещей: чинить забор, держать лопату. Родись он лет на пятьсот раньше, он наверняка стал бы рыцарем, прокладывающим свой путь с мечом в руках в свободное от спасения благородных девиц время.
О да, она сознавала, что проводит в размышлениях о лучших сторонах своего жениха, возможно, чуть больше времени, чем он о ней. Но даже если и так, она знала о нем явно недостаточно. Титулованный, богатый и красивый — вот и все, пожалуй. Разве не естественно, что она стремится узнать больше? Но еще ей очень хотелось — хотя она и не могла бы объяснить почему — чтобы, он что-нибудь знал о ней.
Чтобы он интересовался ею, задавал ей вопросы и выслушивал ответы, а не просто кивал, глядя на других гостей.
За все время, пока Амелия вела подобные наблюдения, ее жених задал ей ровно восемь вопросов. Семь из них касались того, нравится ли ей вечер, а восьмой — о погоде.
Конечно, она была не настолько романтична, чтобы ждать от него любви, но она полагала, что мужчина, обладающий хотя бы средним интеллектом, должен стремиться узнать что-нибудь о женщине, на которой собирается жениться.
Но нет, Томаса Адольфуса Хораса Кавендиша, достопочтенного герцога Уиндема, графа Кестевена, Стоу и Стэмфорда, барона Гренвилла де Стейна — не говори о прочих титулах, которые, слава Богу, не требовалось помнить наизусть, — казалось, не волновало, что его будущая жена обожает клубнику и терпеть не может персики. Он не знал, что она никогда не поет на публике и что, если уж на то пошло, отлично рисует акварелью.
