— Мне следовало пойти с ней, — сказала Амелия, но без особого раскаяния. — Это было бы милосердно с моей стороны, но… — Она вздохнула, покачав головой. — Я просто не смогла.
Томас подождал в надежде, что она еще что-нибудь скажет. Но она замолкла, что означало, что у него больше нет оправдания для собственного молчания.
— Я хотел бы извиниться, — сказал он. Слова застревали у него в горле. Он не привык извиняться. Точнее, он не привык совершать поступки, за которые нужно было извиняться.
Амелия повернулась и посмотрела на него в упор.
— За что?
Что за вопрос! Он не ожидал, что она вынудит его объясняться.
— За то, что произошло в Белгрейве, — сказал он, надеясь, что ему не придется вдаваться в детали. Бывают моменты, которые не хочется вспоминать. — В мои намерения не входило огорчать вас.
Амелия устремила взгляд на нос корабля. Выражение ее лица было скорее задумчивым, чем печальным.
Она казалась слишком смирившейся и подавленной, чтобы грустить. И ему было тошно сознавать, что он причастен к тому, чтобы довести ее до такого состояния.
— Я… сожалею, — медленно произнес он. — Думаю, у вас были основания почувствовать себя нежеланной. Это не входило в мои намерения. Я не хотел бы, чтобы вы чувствовали себя подобным образом.
Она продолжала смотреть прямо перед собой, повернувшись к нему в профиль. Он видел, что ее губы плотно сжаты и она пару раз моргнула. Томас никогда не думал, что трепет женских ресниц может быть таким завораживающим, но ее ресницы были… милыми.
Как и она сама, во всех отношениях. Это было самое подходящее слово, чтобы описать ее. Поначалу оно казалось бледным и невыразительным, но при дальнейшем размышлении приобретало все больше и больше нюансов.
«Красивый» подразумевало нечто броское, ослепительное… и одинокое, но не милое. «Милое» предполагало нечто теплое и приветливое. Оно мягко сияло, проникая в самое сердце.
Амелия была милой.
— Становится темно, — сказала она, сменив тему. Очевидно, тем самым она давала ему понять, что его извинения приняты. И ему следовало бы отнестись к этому с уважением. Ему следовало бы придержать язык и ничего больше не говорить, потому что, очевидно, таково было ее желание.
Но Томас не мог. Он, никогда не видевший причин объяснять свои поступки кому-либо, был охвачен потребностью объяснить ей все, до последнего слова. Ему было необходимо знать, чувствовать всей душой, что она поняла. Он не хотел отказываться от нее. Он сватал ее за Джека Одли не потому, что не желал ее. Он делал это, потому что…
— Вы предназначены герцогу Уиндему, — сказал он. — Точно так же, как я считал себя герцогом Уиндемом.
— Вы все еще герцог, — мягко возразила она, глядя вперед.
— Нет. — Он чуть не улыбнулся, сам не зная почему. — Мы оба знаем, что это не так.
— Я ничего такого не знаю, — сказала она, повернувшись наконец к нему лицом. Ее глаза яростно блеснули. — Неужели вы собираетесь отдать свое право первородства на основании портрета? В лондонских притонах можно найти десяток мужчин, имеющих сходство с одним из семейных портретов в Белгрейве. Они просто похожи, и не более.
— Джек Одли — мой кузен, — сказал Томас. Ему нелегко было произнести это вслух, и он ощутил странное облегчение, сделав это. — Осталось только убедиться, что он законнорожденный.
— Это требует доказательств.
— Я уверен: их легко получить. Церковные записи… свидетели… доказательства найдутся. — Он отвернулся, уставившись вдаль. Теперь он видел то, что она так долго созерцала. Солнце опустилось так низко, что можно было смотреть в его сторону, почти не щурясь, а небо окрасилось самыми невероятными оттенками розового и оранжевого.
Но он не мог смотреть на закат вечно, как бы ему этого ни хотелось.
— Я не думала, что вы из тех, кто так легко сдается.
— О, я не сдаюсь. Я ведь здесь? Но я должен планировать свою жизнь. Мое будущее оказалось не таким, как я думал. — Уголком глаза он заметил, что она готова возразить, и добавил с улыбкой: — Вероятно.
Ее челюсти сжались, затем расслабились.
— Мне нравится море, — сказала она после короткого молчания.
И ему тоже, осознал он, несмотря на слабый желудок.
— Вы не страдаете морской болезнью? — поинтересовался он.
— Нисколько. А вы?
— Немного, — признался он, вызвав у нее улыбку. Он перехватил ее взгляд. — Вам нравится, когда я нездоров?
Амелия явно смутилась, доставив ему удовольствие.
— Да, — призналась она. — Правда, не совсем нездоров.
— Слаб и беспомощен?
— Да! — отозвалась она с определенным энтузиазмом, чтобы тут же покраснеть.
Это доставило ему еще большее удовольствие. Румянец ее красил.
— Я совсем не знала вас, когда вы чувствовали себя прекрасно.
Было так легко притвориться, будто он не понимает, что она имеет в виду, и сказать, что они знали друг друга всю жизнь. Но что, в сущности, это означало? Они знали имена друг друга и что их судьбы связаны. Совсем не много, как теперь понимал Томас. И этого было явно недостаточно.
— Я более доступен, когда навеселе? — попытался пошутить он.
— Или страдаете морской болезнью, — милостиво согласилась она.
Он рассмеялся.
— Мне повезло, что погода ясная. Я слышал, что обычно море менее благосклонно к путешественникам. Капитан говорит, что порой плавание от Ливерпуля до Дублина оказывается более сложным, чем весь путь от Вест-Индии до Англии.
В ее глазах вспыхнул интерес.
— Не может быть.
Томас пожал плечами:
— Я только повторяю слова капитана.
Она задумалась на мгновение.
— Знаете, я никогда еще не уезжала так далеко от дома.
Он склонился ближе.
— Я тоже.
— Правда? — На ее лице отразилось удивление.
— А куда я мог ездить?
Ему было забавно наблюдать, как она размышляет над его словами. На ее лице промелькнула гамма эмоций, прежде чем она сказала:
— Вы так любите географию. Я думала, что вы путешествовали.
— Как-то не получалось. — Он устремил взгляд на солнце, заходившее слишком быстро. — Полагаю, было очень много обязанностей дома.
— Вы будете путешествовать, если… — Она осеклась, и ему не надо было смотреть на нее, чтобы в точности представить выражение ее лица.
— Если выяснится, что я не герцог? — закончил он.
Она кивнула.
— Скорее всего. — Он слегка пожал плечами. — Правда, не знаю, куда поеду.
