– Я буду чрезвычайно благодарен. Я почти закончил… – Он посмотрел на прикроватный столик. Что он читал? – «Философские»…
Она подняла брови:
– Вам нравится?
– Честно говоря, не очень.
– В таком случае я попрошу Гонорию поторопиться с книгами, – с веселой улыбкой произнесла она.
– Жду с нетерпением, – сказал Маркус. Он тоже улыбнулся.
– Я уверена, она тоже, – ответила леди Уинстед.
В этом Маркус не был так уверен. Но все же если Гонория не хочет говорить о поцелуе, он тоже не будет говорить о нем. Сущий пустяк, правда. А если нет, ему стоит таким стать. Надо забыть о нем. Они быстро вернутся к прошлой дружбе.
– Думаю, она еще очень уставшая, – сказала леди Уинстед, – хотя не понимаю почему. Она проспала двадцать четыре часа, знаете?
Нет, он не знал.
– Она не покидала вас, пока у вас не спал жар. Я предлагала ее сменить, но она отказалась.
– Я в долгу перед Гонорией, – тихо произнес Маркус. – И перед вами тоже, как я понял.
Мгновение леди Уинстед молчала. Потом приоткрыла рот, как будто не зная, говорить или нет. Маркус ждал, зная: молчание – лучшее поощрение, и несколько секунд спустя леди Уинстед произнесла:
– Мы бы не приехали в Фензмор, если бы не Гонория.
Маркус не знал, что ответить.
– Я говорила ей – нам не следует ехать, это неприлично, мы не семья.
Глава 15
Прошло несколько часов. Маркус сидел в постели, даже не пытаясь притворяться, что читает «Философские исследования о сущности человеческой свободы», когда вошла Гонория. Она принесла с полдюжины книг, и вместе с ней пришла служанка с ужином.
Маркуса не удивило, что Гонория дождалась, пока кому-то еще понадобится войти в его комнату.
– Я принесла тебе несколько книг, – начала она, улыбаясь. Подождав, пока служанка поставит поднос на кровать, Гонория положила стопку на прикроватный столик. – Мама говорит, тебе необходимы развлечения. – Она вновь улыбнулась, правда, как-то натянуто, а затем развернулась и направилась вслед за служанкой из комнаты.
– Подожди! – торопливо окликнул Маркус. Он не мог позволить Гонории уйти. Нет, пока нет.
Она остановилась, повернулась и вопросительно взглянула на него.
– Посиди со мной, – попросил он, показав на кресло. Она медлила, и Маркус добавил: – Большую часть последних двух дней я провел наедине с собой. – Она все еще казалась неуверенной, поэтому он смущенно улыбнулся и сказал: – Боюсь, мне немного скучно.
– Только немного? – ответила Гонория, вероятно, не успев вспомнить, что собиралась воздержаться от беседы.
– Я в отчаянии, Гонория, – сказал он.
Она вздохнула, задумчиво улыбнулась и снова вошла в комнату. Гонория оставила дверь открытой; теперь, когда он уже не на пороге смерти, необходимо соблюдать приличия.
– Ненавижу это слово, – сказала Гонория.
– Отчаяние? – переспросил он. – Ты находишь его слишком часто применяемым?
– Нет, – вздохнула она, садясь в кресло рядом с кроватью. – Слишком часто подходящим. Ужасное чувство.
Он кивнул, хотя, по правде говоря, не понимал отчаяния. Одиночество – да, но не отчаяние.
Гонория тихо сидела рядом, положив руки на колени. Повисла долгая тишина, не неловкая, но и не очень уютная. Помолчав, Гонория сказала:
– Бульон.
Маркус опустил глаза на поднос, где стояла маленькая фарфоровая супница, накрытая крышкой.
– Кухарка назвала это «boeuf consomme», – продолжила Гонория чуть быстрее, чем обычно, – но это обычный говяжий бульон. Миссис Уэдерби настаивает на его чудодейственных целительных свойствах.
– Полагаю, у меня нет выбора, – уныло произнес он, глядя на полупустой поднос.
– Еще есть сухой тост, – сочувственно добавила Гонория. – Извини.
Маркус понурил голову. Он отдал бы все за кусок шоколадного пирога от Флиндла. Или за яблочное пирожное с кремом. Или за песочное печенье, или за сдобную булочку, или вообще хоть за что-нибудь сладкое.
– Пахнет неплохо, – сказала Гонория. – Я имею в виду бульон.
Да, конечно, но запах шоколада понравился бы ему куда больше.
Маркус вздохнул и взял ложку, подув на нее, прежде чем попробовать бульон.
– На вкус тоже неплохо, – произнес он.
– Правда? – с сомнением спросила Гонория.
Маркус кивнул и съел еще. Или, точнее, выпил. Едят бульон или пьют? И нельзя ли добавить к нему немного сыра?
– А что было на ужин у тебя? – спросил Маркус.
Гонория покачала головой:
– Тебе не нужно этого знать.
Он съел – или выпил – еще ложку.
– Наверное. – Но Маркус все равно не мог сдержаться: – Была ли там ветчина?
Гонория молчала.
– Была! – обвиняющим тоном произнес Маркус.
Он посмотрел на остатки супа. Он хотел собрать их тостом, однако оставил недостаточно жидкости и бульона хватило, чтобы смочить тост всего два раза.
Остаток был сухим. Опилочно-сухим. Пустынно-сухим. Маркус на секунду задумался. Кажется, несколько дней назад он уже употреблял подобные слова. Он откусил от совершенно несъедобного тоста. Никогда в жизни Маркус не видел пустыни и скорее всего не увидит. Да и много ли англичан побывало в пустыне, но до чего живучее сравнение.
– Почему ты улыбаешься? – с любопытством спросила Гонория.
– Я улыбаюсь? Это очень, очень грустная улыбка, уверяю тебя. – Он внимательно посмотрел на тост. – Вы правда ели ветчину? – И добавил, не будучи уверен, что хочет знать ответ: – А пудинг?
Он посмотрел на Гонорию. У нее было очень виноватое выражение лица.
– Шоколад? – прошептал он.
Она покачала головой.
– Ягоды? О Господи, неужели кухарка сделала пирог с патокой?
– Он был очень вкусным, – признала Гонория, издав один из тех удивительно радостных вздохов, с которыми полагалось вспоминать лучшие из десертов.
– Еще немного осталось? – уныло спросил он.
– Думаю, да. Его подали на гигантской… Подожди-ка. – Гонория прищурилась и подозрительно посмотрела на него. – Ты ведь не собираешься просить меня украсть для тебя кусочек?
– А ты это сделаешь? – Маркус надеялся, что ему удалось подкрепить свой жалобный голос не менее жалобным выражением лица. Ему просто необходимо ее разжалобить.
– Нет! – Но она сжала губы, откровенно пытаясь не засмеяться. – Пирог с патокой – не подходящая еда для больных.
– Не понимаю почему, – ответил он.
