– О, слава небесам, вы здесь. Выражение ее лица было безумным.
– В чем дело?
– Сара заболела.
– Мне жаль, – вежливо сказал он. – С ней все будет хорошо?
– Понятия не имею, – ответила леди Уинстед несколько резко, учитывая, что она говорила о здоровье племянницы. – Я не видела ее. Я знаю только, что ее здесь нет.
Он попытался сдержать радость:
– Значит, придется отменить концерт?
– Почему все об этом спрашивают? А, не важно. Конечно, мы не можем его отменить. Гувернантка Плейн-суортов, похоже, может играть и заменит Сару.
– Значит, все хорошо, – сказал он и откашлялся. – Разве нет?
Леди Уинстед посмотрела на него, как будто он был бестолковым ребенком.
– Мы не знаем, насколько хорошо гувернантка играет.
Маркус не думал, что умение гувернантки окажет хоть какое-то влияние на общее качество выступления, но не высказал этого вслух. Вместо этого он произнес не то «О, понятно», не то «Хм» – иначе говоря, издал ни к чему не обязывающий звук.
Ничего лучше он придумать при таких обстоятельствах не мог.
– Это наш восемнадцатый концерт, вы знаете? – спросила леди Уинстед.
Он не знал.
– Все они прошли с большим успехом, и вот что случилось теперь…
– Возможно, гувернантка окажется талантливой.
Леди Уинстед посмотрела на него раздраженно:
– Талант не имеет значения, если на подготовку было всего шесть часов.
Маркус понял – этот разговор может продолжаться вечно, и вежливо спросил, может ли он чем-то помочь, ожидая отрицательного ответа. Тогда он смог бы в одиночестве насладиться бренди в гостиной.
Но к его удивлению – и, если быть честным, к ужасу, – леди Уинстед вцепилась в его руку и сказала:
– Да!
Он замер.
– Прошу прощения?
– Не могли бы вы принести девочкам немного лимонада?
Она хочет, чтобы он…
– Что?
– Все заняты. Все. – Она обвела зал руками. – Лакеи уже трижды переставляли кресла.
Маркус окинул зал взглядом. Интересно, неужели так необычайно сложно выставить кресла в двенадцать ровных рядов?
– Вы хотите, чтобы я принес им лимонад? – повторил он.
– Они наверняка захотят пить, – объяснила она.
– Разве они поют? – Силы небесные.
Она раздраженно сжала губы.
– Конечно, нет. Но они весь день репетировали. Изнурительная работа. Вы играете?
– На музыкальном инструменте? Нет.
Его отец не считал умение музицировать необходимым для джентльмена.
– Тогда вы не поймете, – патетически произнесла она. – Бедняжки, должно быть, совершенно истощены.
– Лимонад, – снова повторил Маркус. – Хорошо.
Она подняла брови, явно несколько раздраженная его медлительностью.
– Полагаю, вам хватит силы принести кувшин?
Это было достаточно абсурдное оскорбление, что бы Маркус обиделся.
– Думаю, я справлюсь, – сухо ответил он.
– Прекрасно. Он там. – Леди Уинстед махнула рукой в сторону бокового столика. – А Гонория – за той дверью. – Она показала на противоположную стену.
– Только Гонория?
Она сощурилась:
– Конечно, нет. Весь квартет.
И леди Уинстед забыла о нем и принялась раздавать указания лакеям, терзать служанок и прочими способами пытаться управлять и так вполне гладко идущими приготовлениями.
Он подошел к одному из столиков с напитками и взял кувшин с лимонадом. Стаканов, однако, нигде не было, и Маркус невольно подумал – не хочет ли леди Уинстед, чтобы он налил лимонад девушкам прямо в рот?
Он улыбнулся. Занимательная картина.
Маркус прошел в дверь, на которую указала ему леди Уинстед, стараясь не шуметь, дабы не мешать репетиции.
Но репетиции не было.
Он увидел, что четыре девицы спорят так, как будто от результата спора зависит судьба Великобритании. Точнее, спорили трое. Четвертая, сидевшая за фортепиано – очевидно, гувернантка, – мудро оставалась в стороне.
Примечательно было то, что все три девицы Смайт-Смит ухитрялись не повышать голоса, видимо, по молчаливому соглашению, ведь скоро в зал должны прибыть гости.
– Если бы ты просто улыбалась, Айрис, – резко сказала Гонория, – все было бы куда проще.
– Для кого? Для тебя? Уверяю, тебе проще не стало бы.
– Мне не важно, улыбается ли она, – произнесла другая. – Мне вообще это не важно. Она злая.
– Дейзи! – воскликнула Гонория. Дейзи прищурилась и посмотрела на Айрис:
– Это ты злая.
– А ты дура.
Маркус взглянул на гувернантку, та положила голову на фортепиано, и он задумался – сколько же времени Смайт-Смиты спорят?
– Ты можешь хотя бы попытаться улыбнуться? – устало спросила Гонория.
Айрис растянула губы в ухмылке настолько страшной, что Маркус чуть не убежал из комнаты.
– Боже, забудь мою просьбу, – пробормотала Гонория. – Только не делай так.
– Трудно притворяться веселой, когда хочется выброситься из окна.
– Окно закрыто, – услужливо заметила Дейзи. Айрис ядовито посмотрела на нее:
– Именно.
– Пожалуйста, – взмолилась Гонория, – разве мы не можем на некоторое время примириться?
– Мне кажется, мы играем прекрасно, – фыркнула Дейзи. – Никто и не заметит, что мы репетировали с Анной только шесть часов.
Гувернантка подняла голову, услышав свое имя, потом снова опустила ее, поняв – ответа не требуется.
Айрис повернулась к сестре с почти злобным выражением лица.
– Ты не отличишь хорошую му… Ой! Гонория!
– Прости. Мой локоть?
– И мои ребра.
Гонория прошипела кузине что-то, предназначенное явно только для нее, но, очевидно, имевшее отношение к Дейзи, поскольку Айрис пренебрежительно взглянула на сестру, вздохнула и сказала:
– Хорошо.
Маркус снова посмотрел на гувернантку. Она, кажется, считала пятна на потолке.
– Может, нам стоит попробовать в последний раз? – устало, но решительно спросила Гонория.
– Не могу представить, как это может нам помочь, – сказала Айрис.
Дейзи испепеляюще посмотрела на нее и произнесла:
– Репетиция ведет к совершенству.
Гувернантка, кажется, пыталась сдержать смех. Она наконец подняла взгляд и увидела Маркуса с кувшином лимонада. Он приложил палец к губам, а она легонько кивнула, улыбнулась снова и повернулась к фортепиано.
