— Diyno, — пробормотал Кевин. — Так не бывает.
— Что? — Отец оторвался от своих размышлений.
— Ничего. Я говорил сам с со…
Снизу донесся вскрик Попа Меррилла.
— Черт побери!
Отец и сын переглянулись.
— Пойдем поглядим, что случилось. — Мистер Дэлевен встал. —
Надеюсь, он не упал и не сломал руку. С одной стороны, хочется на это
надеяться, с другой… ты понимаешь.
А если Поп снимал моей камерой, подумал Кевин. Если внизу
пес?
Но страха в голосе старика не слышалось, только раздражение
и удивление. И, разумеется, внизу они не увидели собаки размером со среднюю
немецкую овчарку, выпрыгнувшей из полароидной камеры «Солнце-660» или из
какой-нибудь фотографии. С тем же успехом можно пытаться протащить
посудомоечную машину через замочную скважину.
Однако страх за себя, за отца, даже за Попа Меррилла, не
покидал Кевина.
* * *
Поп Меррилл радостно скатился со ступенек. При необходимости
он бы подменил камеры прямо у них под носом. Будь мальчик один, могли бы
возникнуть проблемы: Кевин уже вступил в тот возраст, когда кажется, что знаешь
все и вся. Другое дело его отец, которого обвести вокруг пальца — все равно что
украсть у младенца бутылочку с молочной смесью. Рассказал ли Джон сыну о той
передряге в молодости? Судя по тому, как мальчик смотрел на него — иначе,
настороженно, — Поп Меррилл решил: рассказал. А что еще сказал отец сыну?
Позвольте угадать. «Он разрешил тебе звать его Поп? Значит, собрался обдурить
тебя». Это на закуску. «Он змея подколодная, сынок». Это на первое. И уж,
конечно, самое главное: «Говорить буду я, парень. Я знаю его лучше, чем ты.
Положись на меня». С такими, как Дэлевен-старший, мистер Умелец разбирался, как
другие люди — с жареной куриной ножкой: нежной, вкусной, сочной, с мясом, легко
отделяющимся от кости.
В свое время, в более нежном возрасте, Джон Дэлевен так и не
понял, что совсем не Поп, а он сам загнал себя в угол. Ведь мог пойти к жене,
повиниться, и она выцарапала бы эти жалкие четыреста долларов из своей тетушки,
буквально набитой сотенными. Да, какое-то время Дэлевену пришлось бы пожить в
аду… Но он не просто не видел этого варианта — не мог даже представить себе его
существование. А что изменилось с тех пор, кроме времени, которое приходит и
уходит, никому не помогая, никого ничему не уча? Однако он думает, что теперь
ему все известно о Реджинальде Мэрионе Меррилле.
И Попа это вполне устраивало.
Он мог спокойно поменять камеры перед этим человеком,
Дэлевен бы и глазом не моргнул, считая, что видит старика Попа насквозь.
Но все обернулось как нельзя лучше.
Он не приглашал госпожу Удачу на свидание, эта дама
частенько динамила мужчин, когда те более всего рассчитывали на нее. Но, раз
леди явилась по собственному желанию… что ж, надо брать то, что плывет в руки,
и угощать госпожу Удачу по высшему разряду. Эта дрянь всегда расплачивается
сполна, если относишься к ней с должным уважением.
Поп быстро подошел к верстаку, наклонился, вытащил из
темноты «Солнце-660» с разбитыми линзами. Положил на верстак, выудил из кармана
связку ключей, быстро оглянулся, дабы убедиться, что за ним по лестнице никто
не последовал, выбрал нужный ключ и открыл левую тумбу. Там хранились пригоршня
золотых монет, отчеканенных еще в Трансваале, альбом с марками, одна из которых
стоила шестьсот долларов, коллекция монет стоимостью примерно в девятнадцать
тысяч долларов, два десятка цветных фотографий женщины с затуманенными глазами,
предающейся любовным утехам с шотландским пони, и не меньше двух тысяч долларов
наличными.
Деньги, которые лежали в жестянках. Поп давал взаймы. Джон
Дэлевен узнал бы купюры: все те же мятые десятки.
В тумбу Поп и положил «Солнце-660», закрыл дверцу на замок,
вернул ключи в карман. А затем столкнул камеру с разбитыми линзами на пол и
вскрикнул: «Черт побери!» Достаточно громко, чтобы его услышали наверху.
После чего изобразил на лице печаль и сожаление.
— Поп? — позвал Кевин. — Мистер Меррилл? С вами все в
порядке?
— Да, ничего не ушиб, разве что свою гордость. Полагаю,
вашей камере очень уж не везет. Я открывал ящик с инструментами, неловко
повернулся и задел эту чертову камеру. Она упала на пол, только на этот раз
линзы разбились. Не знаю, должен извиняться или нет. Что я хочу сказать, ты
ведь сам собирался…
Он протянул камеру Кевину, мальчик взял и посмотрел на
разбитые линзы, дыру в корпусе.
— Ничего страшного. — Сейчас Кевин держал камеру более
уверенно, не так, как раньше. — Я все равно собирался разбить ее.
— Значит, я постарался за тебя.
— Мне бы хотелось… — начал Кевин.
— Да, да. Я точно так же отношусь к мышам. Смейся, если
хочешь, но, если какая-нибудь попадается в мышеловку, я бью по ней щеткой, хотя
знаю, что она уже мертва. Для гарантии, вот что я хочу сказать.
Кевин чуть улыбнулся, посмотрел на отца.
— Поп сказал, что у него есть колода для колки дров, папа…
— А рядом с ней, в сарае, добрая кувалда, если ее еще никто
не унес.
— Ты не возражаешь, папа?
— Камера твоя, Кев. — Мистер Дэлевен подозрительно зыркнул
на Попа, но взгляд этот говорил: «Я не доверяю тебе вообще, а не в данной
конкретной ситуации». — Но, если тебя интересует мое мнение, я считаю, что ты
прав.
— Хорошо. — Кевин почувствовал, как тяжесть свалилась с его
плеч, нет, с его сердца. Камера, у которой разбиты линзы, не годилась для
съемки… но Кевин знал, что не успокоится, пока не раздробит ее на мелкие
кусочки. Он вертел и вертел «Солнце-660» в руках. Очень ему нравилось, что
камере уже досталось как следует.
— Думаю, я должен оплатить вам стоимость камеры, Дэлевен, —
подал голос Поп, заранее зная, какая последует реакция.
— Нет, — покачал головой Джон Дэлевен. — Давайте разобьем ее
и забудем об этой безумной ис… — Он осекся. — Чуть не забыл! Мы же собирались
посмотреть несколько фотографий под увеличительным стеклом. Я хочу понять, что
же висит у собаки на шее. Вроде бы мне эта вещь знакома.
— Мы можем посмотреть и после того, как разобьем камеру,
правда? — спросил Кевин. — Не возражаешь, папа?
— Конечно, нет.
— Может, потом нам стоит сжечь и фотографии? Печь у меня
есть, — вставил Поп Меррилл.
— Я думаю, это блестящая идея! — воскликнул Кевин. — Что
скажешь, папа?
