Он повернул назад. Теперь глаза Попа были пустыми, как у
человека, временно ослепшего от яркого света. Прошел мимо верстака, камеру он
теперь держал обеими руками на уровне груди, словно драгоценную вазу или
какую-то реликвию. На полпути между верстаком и входной дверью находился шкаф,
уставленный часами. Слева от него из стены торчал крюк, а на нем висели еще
одни часы, имитация старинных немецких часов с кукушкой. Поп взялся за крышу
домика и, не обращая внимания на переплетающиеся цепи противовесов, стащил часы
с крюка. Маленькая дверца под крышей домика распахнулась, деревянная птичка
высунула клюв, показался удивленный глаз. Прокуковала она один раз, как бы
возмущаясь столь грубым обхождением, и вновь спряталась в домике.
Поп повесил полароидную камеру «Солнце-660» на крюк и понес
часы с кукушкой к двери в сарай. Глаза его по-прежнему оставались пустыми. Часы
он держал за крышу домика, не замечая, что в корпусе что-то гремит и трещит, не
замечая, как один из противовесов ударился об угол, отскочил и укатился,
оставляя дорожку на слое годами копившейся пыли. Двигался Поп с бездумной
целенаправленностью робота. В сарае он задержался ровно на столько, сколько
потребовалось для того, чтобы ухватить кувалду за гладкую, отполированную
тысячами прикосновений рукоятку. Теперь у него были заняты обе руки, поэтому
задвижку подцепил локтем левой, открыл дверь и вышел во двор.
И прямиком направился к колоде, поставил на нее часы с
кукушкой, сработанные на манер немецких часов. Постоял над ними, уже обеими
руками взявшись за кувалду. Глаза на его ничего не выражающем лице оставались
пустыми, ничего не видящими, однако часть мозга сохраняла способность к
мышлению и могла отдавать команды к действию. Эта часть мозга видела не
старенькие часы с кукушкой, теперь безнадежно сломанные, а полароидную камеру
Кевина. Эта часть мозга верила, что Поп спустился вниз, достал полароидную
камеру из ящика и прямиком вышел во двор, задержавшись лишь для того, чтобы по
пути подхватить кувалду.
И эта часть мозга потом напомнила бы ему о том, что
произошло. И напоминала бы до тех пор, пока не возникла бы необходимость
напоминать ему что-то другое.
Поп Меррилл занес кувалду над правым плечом и с размаха
опустил ее вниз. Не с такой силой, как Кевин, но хватило и этого. Кувалда
обрушилась на крышу кукушкиного домика, и куски пластмассы, дерева, пружинки и
шестеренки разлетелись в разные стороны. А для той части мозга Попа, которая
запоминала увиденное, по двору разлетались осколки корпуса и линз полароидной
камеры «Солнце-660».
Поп смотрел невидящими глазами на то, что осталось. Птичка,
которая для Попа выглядела как кассета с заготовками фотографий, лежала на
боку, похожая на дохлую птичку из мультфильма. Каким-то чудом она совершенно не
пострадала от удара кувалды. Наглядевшись, Поп повернулся и зашагал к сараю.
— Вот так, — пробормотал он. — Дело сделано. Кто-либо
стоящий рядом мог бы не разобрать слов, но совершенно точно услышал бы
безмерное облегчение в его голосе.
— Дело сделано. Теперь волноваться не о чем. Что теперь?
Надо купить трубочного табака.
Но когда пятнадцать минут спустя он пришел в аптечный
магазин, расположенный на другой стороне улицы, то купил не трубочный табак
(хотя потом вспомнил бы, что ходил туда именно за табаком), а кассету.
Кассету для полароидной камеры.
Глава 13
— Кевин, Я опоздаю на работу, если не уеду…
— Можешь им позвонить? Можешь? Позвонить и сказать, что ты
задержишься, а может, вообще не сможешь сегодня выйти на работу? Если дело
очень-очень важное?
— Что-то случилось? — спросил мистер Дэлевен.
— Сможешь?
Миссис Дэлевен уже стояла в дверях комнаты Кевина. Из-за ее
спины выглядывала Мег. Обе с любопытством поглядывали на высокого мальчика в
трусиках.
— Полагаю, что… да, смогу. Но не буду звонить, пока ты не
объяснишь, в чем дело.
Кевин понизил голос, стрельнул взглядом в сторону двери.
— Насчет Попа Меррилла. И камеры. Мистер Дэлевен вошел в
дом, поднялся на второй этаж, шепнул что-то жене, затем переступил порог
комнаты Кевина и, несмотря на протесты Мег, плотно закрыл за собой дверь.
— Что ты сказал маме? — полюбопытствовал Кевин.
— Сказал, у нас мужской разговор. — Мистер Дэлевен чуть
улыбнулся. — Полагаю, мама думает, что ты хочешь поговорить со мной об
онанизме.
Кевин покраснел.
Лицо мистера Дэлевена вновь стало серьезным.
— Но речь пойдет не об этом, не так ли? Я имею в виду, ты
знаешь о том…
— Знаю, знаю, — торопливо оборвал его Кевин.
Он, конечно, не собирался говорить отцу (впрочем, если бы и
захотел сказать, то не знал, сможет ли подобрать нужные слова) о том, что его
удивило больше всего. Он, естественно, предполагал, что отец знает о
суходрочке, пожалуй, об этом не мог не знать ни один мужчина, но вот то, что об
этом знает и мать, стало для него в некотором смысле откровением.
Впрочем, сейчас было не до этого. Все эти досужие
рассуждения не имели ни малейшего отношения к ночным кошмарам, поэтому Кевин
решил вернуться к главному.
— Я сказал, что хочу поговорить с тобой о Попе. И ночных
кошмарах, которые мучают меня. Но больше всего о камере. Потому что Поп
каким-то образом сумел ее украсть, папа.
— Кевин…
— Знаю-знаю, я сам разнес ее на куски. Разнес камеру, но не
свою. И это еще не самое худшее. Беда в том, что Поп все еще делает ею
фотографии! И собака вот-вот вырвется! Когда это случится, я думаю, она меня
убьет. В другом мире она уже пр… произ…
Не закончив фразу, Кевин… разрыдался. Это для него было
неожиданно.
* * *
К тому времени, когда Джон Дэлевен успокоил сына, часы
показывали без десяти восемь. Так что Дэлевен-старший смирился с тем, что на
работу сегодня опоздает. Он прижимал мальчика к себе, поглаживал по плечу,
думая о том, что случилось действительно нечто ужасное. Ему, правда, не
верилось, будто все дело в каких-то снах: мистер Дэлевен предполагал, что
причина, если хорошенько покопаться, все-таки кроется в сексе.
Теперь Кевин только дрожал да лишь изредка всхлипывал, и
мистер Дэлевен подошел к двери, приоткрыл ее в надежде, что жена увела Мег
вниз. Так и было: коридор пустовал. «Это нам только на руку», — подумал он,
возвращаясь к Кевину.
— Ты уже можешь говорить?
— Поп взял мою камеру, — просипел Кевин, глядя на отца
мокрыми, покрасневшими глазами, — Не просто взял, но еще и пользуется ею.
