— Потрясающе! — вырвалось у Кевина. Слушал он с широко
раскрытыми глазами, словно рассказывали ему о туалетах типа «сортир на два
очка», которые Поп и его приятели (почти всех следовало считать приятелями,
потому что друзей в детстве у Попа было мало; возможно, потому, что он готовил
себя к обдиранию туристов, а ребята каким-то образом это чувствовали, как
слабый запах скунса) воспринимали как само собой разумеющееся.
Интересная судьба, у «камеры будущего», подумал Поп. Всего
тридцать пять лет, а для этого мальчика она ничем не отличается от сортира во
дворе.
— Негатив оставался на столе, а позитив, да, черно-белый, но
именно черный и белый, очень четкий, лучше не придумаешь, у тебя в руках. И еще
прилагался розовый пузырек размером с большой ластик, из которого следовало
выдавить какой-то химический реактив с резким запахом и размазать по позитиву.
Причем размазать быстро, иначе позитив сворачивался в нечто похожее на рулон
туалетной бумаги.
Кевин расхохотался, сравнение показалось ему чрезвычайно
удачным.
Поп помолчал, разжигая угасшую трубку.
— Какая в той камере шла химическая реакция, никто не знал,
кроме сотрудников компании «Полароид», разумеется, да и то не всех, а самых
доверенных. И еще: этот механизм ты мог разбирать на части.
Старик с пренебрежением посмотрел на «Солнце-660» Кевина.
— И, конечно, они часто ломались, причем в самый
неподходящий момент. Однажды пришел ко мне человек с такой камерой, говорит,
что она не работает, стонет, мол, теперь придется посылать на фабрику, и
пройдет не один месяц, прежде чем ее вернут, и просит посмотреть. «Скорее всего
я ничего не смогу сделать, — отвечал я в таких случаях. — В этих камерах
разбираются только сотрудники фирмы, но посмотреть, конечно, могу». При этом я
знал, что или где-то ослаб винт, или полетела пружина, или кто-то из детей засунул
в ячейку для кассеты кусок орехового масла.
Поп Меррилл быстро подмигнул ему ярко-синим птичьим глазом,
очень быстро, и Кевин понял, что говорит он о летних туристах.
— Что я хочу сказать, ситуация складывалась идеальная. Если
я мог починить, меня восхваляли до небес. Один раз я положил в карман восемь с
половиной долларов, вытащив пару ломтиков картофельных чипсов из зазора между
кнопкой и пружиной, перемещающей затвор. Так вот, сынок, женщина, что пришла с
камерой, еще и поцеловала меня в губы. Да, да, прямо в губы.
И Кевин за пеленой голубоватого дыма заметил, как вновь
прикрылся и открылся синий глаз.
— А если починить камеру не удавалось, никто не держал на
меня зла. Я хочу сказать, посетители с самого начала не верили, что такое
возможно. Я оставался их последней надеждой перед тем, как положить камеру в
ящик, набитый смятыми газетами, чтобы она не разбилась при пересылке по почте,
и отправить ее в Шенектади.
— Но эта камера… — сказал Поп таким тоном, каким, наверное,
все философы, от Афин Золотого века до наших дней, выражали свое отношение к
чему-либо абсолютно никчемному. — Она не собирается, сынок, а отливается. Я
могу вынуть линзы, если ты меня попросишь. Я уже заглянул в полость, куда
вставляют кассету, хотя и знал, что никаких дефектов там не увижу, и не увидел.
На этом мои возможности иссякли. Еще могу взять молоток и расколоть ее, но
починить? — Он развел руками. — Ничего не выйдет, сэр.
— Тогда, полагаю, мне придется… — Слова «вернуть ее на
фабрику» Кевин произнести не успел, потому что Поп вновь заговорил:
— Впрочем, думаю, ты и без меня это знал. Я хочу сказать,
мальчик ты умный и наверняка разглядел, что корпус литой. Мне кажется, что ты
принес камеру не для починки. Ведь ты знал, что я не смогу ее починить с
помощью отвертки, даже если бы камера и разбиралась. Думаю, ты просто хочешь
спросить, не знаю ли я, что с ней происходит.
— А вы знаете? — Кевин весь напрягся.
— Возможно, — невозмутимо ответил Поп Меррилл.
Он склонился над стопкой фотографий. Их было двадцать
восемь, считая ту, что вынул Кевин, дабы объяснить причину своего прихода в
«Империю изобилия», и ту, что Поп достал сам.
— Они разложены по порядку?
— Нет. Примерно. А разве это важно?
— Думаю, да. Они ведь чуть разные, не так ли? Отличия
незначительные, но они есть.
— Да, — кивнул Кевин. — Я тоже заметил, что некоторые
различаются, но…
— А ты можешь показать мне самую первую? Я, конечно,
определю ее и сам, но время — деньги, сынок.
— Это просто. — Кевин выхватил из стопки одну фотографию. —
Видите засохший крем? — И ткнул пальцем в маленькое коричневое пятнышко на
белой рамочке.
— Да. — Поп не удостоил пятнышко взглядом, зато всмотрелся в
саму фотографию.
Минуту спустя он выдвинул из-под верстака ящик, в который
были свалены инструменты. Но в углу стоял какой-то прибор, аккуратно прикрытый
бархатным чехлом. Поп достал его, снял чехол. Это оказалось большое
увеличительное стекло с выключателем на подставке. Поп положил полароидную
фотографию под стекло, щелкнул выключателем. Яркий крут света лег на
фотографию.
— Здорово! — воскликнул Кевин.
— Да уж, — отозвался Поп. Но Кевин видел, что мастер его
больше не слушает: Поп изучал фотографию.
Тот, кто не знал, при каких странных обстоятельствах
появилась эта фотография, не понял бы, почему она удостоена такого пристального
внимания. Фотография ничем не отличалась от других, сделанных приличной
камерой, на хорошей пленке, человеком, которому хватало ума не закрыть пальцем
объектив. Четкое, ясное изображение… и, как обычно на полароидных снимках,
абсолютно статичное.
Фотография, по которой можно опознать и назвать каждый
объект, но начисто лишенная внутренней глубины или настроения. В этой
бесчувственной одномерности, возможно, не было ничего плохого. Нельзя же
назвать плохим прожитый день только потому, что за это время не случилось
ничего достойного телевизионной хроники. Изображенные на фотографии предметы
только присутствовали, словно пустое кресло, или качели во дворе, или
автомобиль у тротуара, ничем не отличающийся от любого другого, даже спущенным
колесом.
И все же хватало и одного взгляда на снимок, чтобы понять:
что-то не так. Кевин вспомнил ту тревогу, которую почувствовал, когда указывал,
кому где встать, перед тем как сфотографировать всех. Вспомнил тот холодок,
вновь пробежавший по спине, как только вспышка осветила комнату, и ту мысль:
теперь камера моя. Забыть это он не мог, как не забыл бы силуэт увиденного на
Луне человека… Кевин смотрел на эти фотографии и понимал, что предчувствовал
беду.
Кажется, дует ветер, очень слабый, но очень холодный,
подумал Кевин, взглянув на фотографию.
