– Восстание. Только восстание. Ну или чалиться до звонка...
* * *
Спартак вошел в воровской закуток.
Эта тесная каморка без окон, примыкающая к жилой комнате
барака, была задумана как сушилка для рабочей одежды и обуви. Надо сказать, что
по прямому назначению комнатенка все же использовалась – одежда избранной
группы лиц, которые сами себя называли фартовыми, сушилась именно здесь. Вот и
сейчас в углу висели бушлаты, над ними на полке лежали ушанки, а на полу стояли
кирзачи. В другом углу пылились наваленные грудой соломенные матрасы.
Вполне уютная комната и уж точно самая теплая в бараке. Вот только с
вентиляцией обстояло неважно, и потому от табачного дыма всегда было не
продохнуть.
Марсель сидел за столом, он был в рваном на плече свитере с
закатанными по локти рукавами. Cидел в торце, у стены, на самом почетном месте
– на стенку можно было откинуться, получалось почти как в кресле. С ним за
столом на менее почетных местах, по бокам, на табуретках, сидели Гога и Магога
– ближайшие его подручные.
С известными натяжками и поправками можно было сказать, что
накрыт праздничный стол. Котелок с вареной картошкой, кучка сухарей, заварка из
сухих прутьев малины – по нынешним лагерным временам деликатесы из деликатесов!
Понятно, расстарались не по случаю визита Спартака – просто воры сели
поужинать.
Марсель жестом показал: присаживайся, мол, чего торчишь как
неродной. Спартак выдвинул табурет, сел в другой торец стола, напротив Марселя.
Его кенты окинули Спартака нехорошими взглядами – за своего они его никогда не
принимали и принять не могли. Их заметно коробило, что приходится сидеть за
одним столом с неравным. Но приходилось терпеть, раз пахан признает земляка.
Спартак понимал – случись что с Марселем, эти если не разорвут его, то уж точно
прикрывать не станут. Ну и ладно, и глубоко плевать...
Кстати, Спартак тоже не с пустыми руками пришел в гости. Он
положил на стол кисет с махрой, кулек с остатками чая (на кружку довольно
сносной заварки хватит) и кусок сахара размером со спичечный коробок.
– Ого, сегодня поштевкаем, босота! – отреагировал на
вываливание даров Марсель и кивнул на чай: – А это, никак, настоящий
чехнар?
– Неподдельный, смею заверить, – сказал Спартак, насыпая
на обрывок газеты махру. – У вас тоже, смотрю, не пусто на столе.
– Не ресторан «Астория», конечно, и даже не тошниловка на
Рубинштейна, – Марсель взял из котелка картофелину, принялся неторопливо
очищать ее от кожуры. – А помнишь, Спартак, «Красную Баварию»! Какое
место, век князем не жить! Ледяное пиво, раки. Всегда была осетринка, не для
всех, понятно, но подзовешь Семена, сунешь червонец в карман фартука, и он
тащит поднос с железной латкой, а на ней нарезанная ломтиками, посыпанная
укропчиком...
– Харэ уж, а! – не выдержал Гога. – Че душу рвешь?
Ливер уже урчит, как падло. Я те тоже могут натрекать, как гуляли в Ялте. Весь
стол в шашлыках, вино рекой... А какие биксы рядом изнывали...
– Ша, про баб ни слова! – вскинул руки Магога. –
Про жратву я еще вынесу, а про баб не пережить!
– Ну это понятно, – хмыкнул Гога. – Ты ж на бабах
и погорел.
– Не он один. Какие люди из-за этих сучек накрывались, весь
вечер можно вспоминать, – Марсель бросал тонкие лоскутья картофельной
кожуры в пепельницу. Спартак невольно подумал о том, что люди за стенкой,
вывали кто перед ними такое богатство, как вареная картошка, жрали бы ее
непременно с кожурой. Им бы даже в голову не пришло ее чистить.
– Угощайся, пилот, не сиди как сосватанный, – Марсель
показал картофелиной на котелок. Потом ткнул картошку в насыпанную на газету
соль. И продолжил с набитым ртом: – Ты как грамотный человек обязан знать, что
еда снимает нервное напряжение. А снять его для нас – сейчас первейшее дело.
Все ходим в этом напряжении. Прям не люди, а Волховские ГЭС. Эх, сейчас бы
беленькой графин, выпили б за свиданку после долгой разлуки... Не, графина для
счастья мало, каждому бы по графинцу, и уплыло бы напряжение кораблем по бурным
водам. Но какая там водочка, когда даже за эту бульбу пришлось повоевать, как
под Берлином...
– Повоевать?
– Суки щас раны зализывают, – сказал Гога, –
можешь пойти позырить.
– Суки зазектонили, что нам должны приволочь мешок бульбы, и
решили перехватить. Но не вышло...
– Дознаться надо, как они вызнали. Кто-то из наших, гадом
буду, сукам продался! – Магога вызывающе посмотрел на Спартака.
– Дознаемся, Магогушка, – Марсель отряхнул руки,
откинулся на стену. – Обязательно дознаемся.
Спартак знал, что летом ворам время от времени приносили
дачки прямо на лесоповал. Однажды в июле даже бабу какую-то отчаянную
приводили, и воры бегали по очереди к ней в ельник. Летом провернуть подобное
было не сложно – лишь бы кто-то захотел тащиться за тридевять земель и не
побоялся бы случая. Случай, конечно, на то и случай, чтобы застать врасплох, но
обычно во время работ вертухаи сиднем сидели у костра и лишь изредка обходили
делянки посмотреть, как вкалывает отряд. Зачем им рисковать, вдруг как раз на
их головы и повалят очередное дерево? Те же из блатных, что выходили на работы,
но по своему положению работать не могли, тоже сидели в сторонке на пеньках. И
что тут сложного отлучиться ненадолго в соседнюю рощицу и что-то от кого-то
получить? Ведь вертухаям что главное – чтобы сошлось число выведенных на работы
и число построенных для конвоирования обратно в лагерь. Зимой, конечно, все
многократно усложнялось. Совершать многокилометровые прогулки по зимнему лесу,
по снежной целине охотников найдется немного, да и лес зимой просматривается
намного лучше, чем летом. Но, видимо, нашелся такой охотник...
– Чего не лопаешь? – спросил Магога. – Брезгуешь
нашим столом?
– Он не брезгует, он за всеобщую справедливость, – со
всей серьезностью произнес Марсель. – Я его знаю, он думает, что
бульбу надо было раздать на всех, каждому вышло бы по кусманчику и все были бы
счастливы.
– Я бы так и сделал, – кивнул Спартак.
– Ты сперва раздобудь эту бульбу, а уж потом решай, куда ее
девать, – сказал Марсель без тени издевки. – А даже раздобудешь... Ты
что, сможешь, как Христос, пятью картохами досыта накормить всю ораву? Значит,
пользы от этого никому не будет. Выживать должны сильнейшие – это закон
природы, изначальное право рода человеческого. И здесь у каждого есть право
доказать, что он сильнее, допустим, меня. Многие им пользуются? Вот то-то.
Слабы людишки и пусть за свою слабость винят только самих себя. Правда, суки
попытались вырвать у нас кусок... И еще раз попытаются. Ну, они борзы стаей,
поодиночке они хлипкие...
Спартак мог бы возразить, однако почел за лучшее промолчать.
Наедине с Марселем он бы, наверное, все же поспорил, но они были не одни.
– Про людоеда нашего ты уже, конечно, наслышан, не за столом
будет помянут, – сказал Марсель. – И что скажешь? Колхозник, мол,
гнида и абас, а съеденный Скула – безвинная жертва? Ага, так я и думал. А вот
скажи ты, Гога. У тебя хоть кто-нибудь из них вызывает жалость? Ну смешно
спрашивать, понимаю! А кто из них, по-твоему, заслуживает большего презрения?
