– Хорошо. Допустим. Тогда вот тебе неразъясненный факт номер
два. Почему же в таком случае резни так и не случилось? Я имею в виду уже
потом, после захвата лагеря? И это при всей той ненависти, что была у воров и
сук!
– Думаю, это еще понятнее, – усмехнулся Калязин. –
Заключенных пронзило ни с чем не сравнимое ощущение свободы – сумасшедшее,
пьянящее, кружившее головы всем. Старые обиды, былые счеты оказались вмиг
забыты... Вот вас Победа где застала?
Этот вопрос подчиненного застиг Прохорцева врасплох.
– Ну, это... – он кашлянул в кулак. – А какая
разница, майор?
– А меня она застала под Берлином, во время сложного допроса
одного очен-но неразговорчивого фрица-офицерика... Так вот, не поверишь... не
поверите, товарищ полковник, едва сдержался тогда, чтобы не отпустить подлеца.
В тот момент готов был простить самого распоследнего фашиста. Наша победа и их
свобода – по сути и по ощущениям – примерно одно и то же. К тому же зачем
резать друг друга, когда можно просто разбежаться в разные стороны...
– В последнем ты, пожалуй, прав. Но отчего-то они не
разбежались в разные стороны, а наоборот... – Прохорцев свел вместе
упрятанные в кожаные перчатки ладони, – соединились сообща.
– Этого я пока не понимаю, – признался Калязин.
– О! Вот и ты чего-то не понимаешь. Где бы записать!..
Ладно, пора за дело. Пошли работать.
Неспешно они двинулись от плаца в сторону административного
корпуса.
– Значит, говоришь, наш Иудушка к прорыву через шлюз
отношения не имеет, – Прохорцев шел, сцепив руки за спиной и глядя себе
под ноги.
– Никакого. Начальник оперчасти в сопровождении заключенного
Котляревского объявился только в момент атаки на оружейку. Где он до этого
скрывался – доподлинно неизвестно, но так ли уж это важно?
– Все важно, майор, все. Особливо то, что касается этого
персонажа. Измена начальника оперчасти лагеря, переход на сторону заключенных –
это даже не чрезвычайное происшествие, это вообще за гранью понимания... Ты мне
вчера только в общих чертах рассказал, что происходило в оружейке. Как такое
могло получиться, что солдаты беспрекословно выполнили заведомо пораженческий
приказ?
Вчера днем майор Калязин провел свой первый допрос. Проводил
его в межлагерной больнице, сидя у койки наплутавшегося по лесам, простуженного
и обмороженного солдата Алыпова.
– Представьте себя, товарищ полковник, на месте солдатика,
простого караульного. Еще десять минут назад все было как обычно, ничто, как
говорится, не предвещало. Мирно беседовали, чаек попивали. И вдруг мир рушится.
Крики, пальба, и на тебя прут заключенные, причем с оружием в руках. Караульные
понимают, что, доберись зеки до них, пощады не будет, а подмоги ждать неоткуда,
да еще ранен начальник караула, можно сказать, солдаты остались без командира.
В общем, состояние отчаянное. И вдруг появляется не кто-нибудь, а сам начальник
оперчасти, Кум, отец родной, бежит к ним. Конечно, они его впускают, конечно,
им и в голову прийти не могло, что Кум – предатель. В тот момент они надеялись
на него, как на бога...
Майор остановился, повернулся к Прохорцеву, тоже
остановившемуся, приставил ему к груди палец, как пистолет.
– И вот представьте, товарищ полковник, что начальник
оперчасти лагеря выхватывает из кобуры «ТТ», наставляет на них и приказывает
положить оружие на пол. У ребяток в головах мутится, челюсти отвисают, а руки
трясутся. Мир трещит по швам. А Кум в этот момент еще принимается задушевным
голосом убеждать, что так надо, что все для них, родимых, и делается, что
только так они могут остаться в живых. Может, кто-то из солдат и опомнился бы,
но времени на это солдатикам не дали. Кум, продолжая держать караул на мушке и
увещевать, открывает дверь и машет рукой. В оружейку врываются зеки – и тут уж
все, аллес абгемахт, приплыли. Но к чести нашего Иуды – если у иуд вообще
может быть честь – следует признать: он сделал все, чтоб отстоять караульных,
не дать зекам их перестрелять. А это, уж поверьте, было нелегко.
– Ты говорил, ему в этом активно помогал летчик, –
сказал Прохорцев.
Они снова пошли по лагерной дорожке.
– Помогал. Если бы не летчик Котляревский и не вор Марсель,
то солдатиков ждала бы лютая смерть. Котляревский выпустил очередь из ППШ
поверх голов зеков, а Марсель прострелил ногу какому-то не в меру
разгорячившемуся заключенному из «мужиков». Их поддержали фронтовики... В
общем, отстояли солдатиков, дали возможность живыми выбраться из лагеря на
дорогу. Где солдатики рванули сломя голову и куда глаза глядят, лишь бы
подальше от этого ада.
– Это тоже предательство, – сказал Прохорцев. –
Если бы караул выполнил свой долг и не дал заключенным добраться до оружия, то
мы бы сейчас допрашивали иуду Кума, Котляревского и его приспешников, а не
какую-то второсортную шушеру. Солдаты же на вышках исполнили до конца свой
долг.
– Двое из вышкарей сбежали, увидев, что захватили арсенал. А
остальных – да, зеки перебили, завладев оружием. Но вышкарям никто и не
предлагал сдаться, никто не обещал сохранить жизни. Еще неизвестно, что бы
было, если б пообещали...
– А чего ж благородные такие зечары не отстояли этих
солдатиков на вышках, не вывели их на дорогу, а позволили перебить? Почему ж
дали перебить тех, кто оставался в казармах? Чего ж они одних солдатиков
спасают, других нет, что за избирательная доброта? – поморщился Прохорцев.
Майор Калязин пожал плечами.
– Думаю, не смогли. Смогли бы – отстояли. Пока они защищали
караул оружейки, зеки расхватали оружие и бросились кто куда. Поди тут их
останови, поди покомандуй ими. Стихия, как тут остановишь! Из просто
неуправлямой орды они превратились в неуправляемую, но хорошо вооруженную
орду...
– А ты, никак, мне тут пытаешься нарисовать из этих сволочей
эдаких Робин Гудов! – неожиданно вспылил Прохорцев.
– Я пытаюсь, товарищ полковник, установить, как было на
самом деле. Правильные же акценты мы потом расставим...
– Ты тон свой поучительный брось, майор!
Возле крыльца они сбавили шаг. Калязин демонстративно
остановился, застегнул верхнюю пуговицу шинели.
– Извини, Сергей, – Прохорцев похлопал подчиненного по
плечу. – Чего-то я устал. Не нравится мне это дело. Боюсь, вляпались мы с
тобой. Я тебе не говорил... Мне ж, перед тем как сюда ехать, звонил генерал, а
ему звонили из Москвы. И приказали материалы по делу незамедлительно передавать
самому... Лаврентию Палычу. Сечешь, чем это пахнет? Ну и зачем нам такое
счастье?
– Вывернемся, Аркадий Андреич...
Глава 17
Совет не в филях
Спартак стоял у окна в кабинете Кума. На уровне головы в
стекле зияла пулевая пробоина. Пуля не вышибла стекло к чертовой матери
единственно потому, что присвистела издали и была уже на излете. Вряд ли кто-то
прицельно лупанул по окну, просто шмаляли в белый свет как в копеечку, ну вот одна
из пуль-дур и стукнула по стеклышку. Много подобных «дур» летало сегодня по
лагерю. А также много крови было пролито этой ночью. И не только во время
захвата лагеря. Едва ли не больше ее пролилось уже потом, когда лагерь оказался
в руках бывших заключенных.
