Оба осунулись за последние дни, у обоих появились круги под
глазами и во рту горчило от бесчисленных папирос.
Калязин уехал из лагеря вчера днем в Энск – руководить
расследованием захвата города сбежавшими заключенными. Прохорцев в лагере
остался – провести последние допросы (хотя картина бунта была в общем и целом
ясна, все же не мешало еще уточнить некоторые детали), закончить оформление
рапорта, который необходимо будет отослать сегодня, еще следовало
проинструктировать только что прибывшего капитана Найменова, который вплоть до
особого указания станет исполнять обязанности начальника лагеря.
Сегодня Прохорцев приехал в Энск, Калязин встретил его на
въезде в город.
– Легко, говоришь, городишко взяли? – полковник
задумчиво постукивал портсигаром по костяшкам пальцев.
– Да. Оно, впрочем, неудивительно, – Калязин обернулся
к начальнику. – Никто здесь не ждал нападения. Сработала внезапность.
– Много делов зеки натворили? – Прохорцев открыл
портсигар, но папиросу из-под резинки вытаскивать не спешил.
– Как сказать... Это смотря с чем сравнивать...
– Если б зеки у нас каждый день города захватывали, сравнили
бы с другими городами! Хватит умничать, майор! – внезапно вспылил
Прохорцев, с громким щелчком захлопнув крышку портсигара.
Калязин с едва заметной усмешкой выждал несколько секунд:
начальнику этого должно вполне хватить, чтобы остыть.
– Простите, неточно выразился, товарищ полковник. Я имел в
виду, что ожидал больших бесчинств от озверевших уголовников, которые
нежданно-негаданно вырвались на свободу, уже повесили на себя дополнительные
срока, многие замарались убийствами и, стало быть, сдерживать их ничего вроде
бы не должно. Вот что я имел в виду... Хотя, конечно, городу и людям досталось.
Отделение милиции перебили до последнего человека. Еще погибло трое
горкомовских – из бывших фронтовиков, у кого при себе было именное оружие.
Горкомовцы попытались оказать сопротивление, даже уничтожили двух ворвавшихся в
горком преступников, но что они могли поделать против автоматов и превосходящей
численности? Кстати, в перестрелке случайной пулей была смертельно ранена жена
бывшего начальника лагеря, которая работала в горкоме. А в общей сложности,
товарищ полковник, мы имеем тридцать пять погибших и восемнадцать раненых. Из
них двенадцать трупов – это уголовники, убитые в основном своими же. Вот такие
цифры... Да, между прочим! Первого секретаря я своей властью пока определил под
домашний арест. Преступное бездействие, повлекшее... и так далее. Этот...
секретарь, увидев выруливавшие на площадь грузовики с вооруженными людьми и
сообразив, что к чему, сиганул в окно и огородами-огородами в тихое местечко. И
все это время отсиживался в подполе, причем даже не у себя в доме с женой и
детьми, а у своей полюбовницы.
– Делать тебе нечего, только перетрусивших партработников
наказывать, – пробурчал Прохорцев. – Пускай его на партсобраниях
разбирают...
– Как сказать, Аркадий Андреич, – вкрадчиво, за чем
всегда скрывалась некая хитрая мысль, проговорил Калязин. – Может быть,
все гораздо сложнее, чем видится на первый взгляд. А вдруг он состоял в сговоре
с руководителями восстания... если все же это было восстание, что пока
выясняется, но еще до конца не выяснено. Надо бы сперва проверить, были у него
контакты с Иудой и насколько частые контакты...
Полковник снова раскрыл портсигар и на сей раз достал
папиросу. Сунул в рот, но не прикурил, а просто жевал бумажный мундштук,
перебрасывая папиросу во рту.
– Ну, в общем, да, Сергей, в этом что-то есть, – сказал
наконец Прохорцев. – Пускай пока посидит под арестом. И показания с него
сними, как положено.
– Уже сняты, Аркадий Андреич... Ну-ка притормози,
Семен! – приказал шоферу Калязин. – Обратите внимание, товарищ
полковник. Здесь между продмагом и артельным сараем гражданин Котляревский
собственноручно застрелил гражданина Бурцева по кличке Енот. Навесил на себя
еще и убийство. Абсолютно доказанное преступление. Имеются аж два свидетеля.
– Два свидетеля?
– Девчонка, которую Енот пытался изнасиловать,
несовершеннолетняя, между прочим, и один из беглых по кличке Чага, который все
это видел собственными глазами. Этот Чага сейчас сидит в КПЗ, в отделении
милиции. Забыл сказать, что в городе задержано двадцать пять беглых. В основном
силами самих горожан и, что любопытно, горожанок уже после того, как основные
силы зеков покинули город. Ах да! Сегодня взяли двадцать шестого. Напившись до
полного безобразия, он продрых чуть ли не полтора суток в каком-то сарае, вышел
сегодня – и прямо к нам в объятия. Надо будет нам с вами, Аркадий Андреич,
решить до вечера вопрос: нужны нам они еще здесь зачем-то или отправляем их
обратно в лагерь под присмотр капитана Найменова.
– Допросы со всех сняли?
– Не успели, Аркадий Андреич! – с напускной
виноватостью в голосе сказал Калязин. – Еще не повредит запротоколировать
парочку следственных экспериментов.
– Раз так, значит, пусть здесь пока посидят, – твердо
сказал Прохорцев. – Слушай, майор, я чего-то в толк не возьму: а что,
заключенные сами тут порядок наводили? Бесчинствовать особо не давали, своих же
стреляли?
– То-то и оно, товарищ полковник, что наводили. Причем, что
называется, железной рукой, зачастую пренебрегая своими же законами. Нет,
бесчинств, конечно, хватало, куда ж без этого! И с изнасилованиями, по тем
заявлениям, что уже поданы, милиция долго еще будет разбираться, а большинство
женщин, как вы сами понимаете, заявления не написали и, наверное, не напишут...
И все магазины разграбили, и по домам прошлись, экспроприируя главным образом
алкоголь и сало... Но все равно, товарищ полковник, некая самоорганизация
налицо, попытка наведения относительного порядка со своими законами. Например,
всех своих они предупредили: малолеток не трогать. Кто не внял – того постигла
участь Енота. Ну, еще отчасти город легко отделался, потому что зеки в нем
недолго пробыли.
– А эти... которые в КПЗ сидят, их забыли, что ли?
– Именно так, товарищ полковник, – не удержал смешка
Калязин. – Не будут же они бегать по домам, вытаскивая своих из всех
подвалов и постелей. Собрались и ушли, кто не успел – тот опоздал,
предупреждали всех... Опа, приехали, товарищ полковник. Вот он, так сказать,
центр, так сказать, города. Здесь и главная площадь, где проходят майские и
ноябрьские демонстрации, и горком партии, где сейчас наш военно-полевой штаб, и
клуб, где кино крутят.
Калязин открыл дверцу сам. Прохорцев подождал, пока водитель
Семен выйдет из машины и распахнет заднюю дверцу. Полковник не спешил в горком,
стоял возле машины, оглядывался, будто нечто подобное видит впервые, а не в
каждом заштатном городе одно и то же.
Городская площадь по размерам, наверное, равнялась половине
футбольного поля. В центре ее стоял гипсовый памятник товарищу Сталину. «Не
осквернили, и то ладно, – мельком подумал Прохорцев. – А то пришлось
бы выделять в отдельное дело, отдельно выявлять виновников».
