Связь с землей продержалась недолго. Да и не связь была, а
слезы – в наушниках стоял дикий треск, словно во время грозы. «Когда эта
дребедень намертво заткнулась, я почувствовал себя счастливейшим из
людей, – уверял позже Мостовой. – Лучше разбиться, как Джамбик, чем
слушать эту музыку. Еще пять минут, гадом буду, и я бы спикировал над
аэродромом и из пулеметов раздолбал бы хренов ящик вместе со связистами».
После неудачного эксперимента связисты почесали репы и увезли
свой ящик на доработку. И вот уже неделю как дорабатывают...
И ведь что самое идиотское, это ж не первая война для
советской авиации! Испания, Халхин-Гол, озеро Хасан, та же Финская, в конце-то
концов. Ничему, получается, не научились?
Кто-то говорил, что обилие технических приспособлений губит
летчика, превращает его в раба этих приспособлений, убивая мастерство и чувство
единения с машиной. Но, как давно подмечено, одинаково чреваты и неприемлемы
любые крайности. А истина, как ей и полагается, пребывает посередине –
нашпиговывать самолет разными заменяющими руки и голову пилота приборами,
конечно, не стоит, но и вовсе уж «голыми» летать, честное слово, тоже
невозможно. Более того: погибельно и позорно. Эх, да чего там говорить, если
вместо посадочных огней у них на аэродроме до сих пор зажигают костры...
А Жорка Игошев погиб, в общем-то, по собственной дурости.
Взыграло мальчишество, пошутить, видишь ли, захотелось, казанове кривоногому...
Жорка совершил вынужденную на колхозном лугу в шести-десяти
километрах от аэродрома. Причем сел не на «брюхо», как предписывает инструкция
в случае вынужденной посадки на неприспособленную для приемов самолетов
поверхность, а на выпущенные шасси. Пес его знает, чего там было больше, везения
или умения, однако ж приземлился удачно и машину сохранил почти что
целехонькой. Так, мелкие и легкоустранимые поломки. Два часа ремонта – и можно
снова в воздух.
До аэродрома Игошев добрался на попутках. Как известно,
победителей не судят, а вовсе даже наоборот, и в случае с Жоркой тот факт, что
его похвалили за удачную посадку, и сыграл с ним злую шутку. Видать,
показалось, что он ухватил свой фарт за склизкий хвост и теперь сам черт ему не
брат...
Назад, к оставленному на колхозном лугу истребителю, он
полетел вместе со своим техником на «уточке»
[20]
. Двухместная,
без бронеспинок и вооружения этажерка, прекрасно знакомая всем лейтенантам по
авиационным училищам, с началом войны использовалась как транспортник местного
значения.
В восьми километрах от места вынужденной посадки находился
запасной аэродром. Там и собирался приземлиться Игошев, а оттуда уж добраться
до самолета и довезти все захваченные с собой запчасти и инструменты на
какой-нибудь деревенской подводе.
Как потом рассказывали, под Волосово он увидел на дороге
колонну наших солдат, двигавшуюся в сторону фронта. И ему в голову пришла
дьявольски остроумная мысль – пролететь над головами солдат, приветственно
покачать крыльями и тем самым, понимаешь, поднять их боевой дух.
Игошев снизился до сверхмалой, пошел над дорогой. Завидев
приближающийся к ним самолет, солдаты порскнули в разные стороны, залегли по
обочинам дороги и с перепугу принялись палить из всех имевшихся стволов... В
общем, пехоту понять легко: поди догадайся, когда на тебя пикирует самолет, что
это веселый советский летчик шутки шутит, а не враг атакует. Некогда,
собственно, разбираться, потому как ежели это враг, то ждать он не станет, а
начнет садить из всего бортового вооружения. Тем более если один солдатик
начинает стрелять, второй думает, что первый уже рассмотрел, чья машина, и
знает, что делает, а третий уже ничего не думает – раз первые два жмут на
спусковые крючки, значит, точно над головой немец...
Словом, закончилось все пресквернейшим образом. Солдаты
изрешетили «УТИ-4», превратили в сито. Каким-то чудом уцелел техник. Хотя слово
«уцелел» не вполне годится, «выжил» – да, но жить ему теперь предстояло без
ампутированной правой ноги и с сильно обожженной кожей лица и тела. А Жора
Игошев погиб еще в воздухе, от пули своего же брата по оружию.
Две нелепости – и нет двух друзей-товарищей. Но не только
это ввергало Спартака в уныние (хотя в эскадрилье он никак не показывал, что
творится у него внутри – чего ему меньше всего хотелось, так это задушевных
бесед с политруком, в чью задачу как раз и входило поднимать боевой дух... да
вот только заранее было известно все, что он скажет). Плюс еще и сама война...
Спартак отнюдь не строил иллюзий по поводу того, что война с
Германией будет легкой и закончится быстро. Все-таки он политзанятия посещал,
газетки почитывал и представлял, в какого гигантского и могучего спрута
превратилась фашистская «Дойчланд фатерлянд». Но никак не предполагал он, что
немцы чуть ли не парадным маршем пройдут по его стране и меньше чем за месяц
окажутся под Лугой, то есть, считай, под самым Ленинградом. От Луги до града
Петрова расстояние невелико, и при определенных обстоятельствах армия на марше
может одолеть его за день. А в Ленинграде мать и сестра, там дом, там всё...
Чуть не долетев до станции Карамышево, бомбардировщики
совершили разворот, взяли курс на Псков, пошли над железной дорогой,
соединяющей город Дно и Псков. Естественно, звено истребителей «И-16» под
командованием лейтенанта Котляревского выполнило тот же маневр и последовало за
пятеркой «СБ».
Куда летят «эсбэхи», зачем летят – об этом предстояло лишь
догадываться. Понятное дело, летят, чтобы отбомбиться – на то они и
бомбардировщики. Шли бои за Псков, и вроде бы группа направляется аккурат в ту
сторону, поэтому с определенной долей уверенности можно было предположить, что
бомбы упадут на головы штурмующего город врага. А поскольку Спартак не знал ни
аэродрома, с которого взлетели бомбардировщики, ни заданной высоты, ни
полетного задания смежников, ни характера бомбардировки, то... Словом, проще
сказать, о чем же все-таки сочли нужным известить лейтенанта Котляревского.
А известили его лишь о том, что точкой рандеву назначено небо над
населенным пунктом Уторгошь – там звено истребителей должно было в
означенное время присоединиться к группе бомбардировщиков и сопровождать их до
точки бомбосброса и обратно. Вот, собственно, и все. И лети себе как знаешь. И
поди пойми: все это не довели до истребителей из-за жуткой секретности задания
или просто никому не пришло в голову это сделать?..
Зачем? Сейчас они шли на высоте восемьсот метров.
Истребители расположились обычным порядком: двое держатся правее и выше идущих
клином бомбардировщиков, двое – левее и чуть сзади. Пейзаж под крылом
простирался, к сожалению, самый что ни на есть обыкновенный, пейзаж
среднерусской полосы: речки с озерами, лес, луга да взгорки, редко-редко
мелькнет деревушка или городок. А к сожалению – потому что гораздо приятнее,
кабы сейчас внизу проплывали всякие штрассы и шпреи, кирхи и прочие кюхе, и
разбегались бы в панике толстомясые бюргеры и бюргерши. А ты бы всю эту сволочь
из пулемета...
