«Ну, предположим, гражданин Котляревский, вы тоже некоторый
процент ночей не один проводите», – сухо отвечал несуществующий
собеседник.
Почему-то казалось, что он худ, узколиц, с залысинами и в
пенсне, лицо не злое, скорее чуточку страдальческое – мается какой-то хворью
средней тяжести, не смертельной, но хронически не отпускающей, вроде геморроя
или язвы.
«Но мы любим друг друга, я и Беата!» – вскричал тогда
Спартак в совершеннейшем отчаянии.
«Вот я и говорю. В полном соответствии с классикой. Одну
ночь с ней провозжался... А впрочем, более уместен будет пример из прозы.
Панночка и Андрий».
«Но позвольте! – не на шутку разозлился Спартак и даже
оскорбился чуточку, хотя ему вроде бы оскорбляться по печальному своему
положению и не следовало. – Андрий к врагам бежал! Своих выезжал рубить! А
я – ни к каким не врагам».
«Да ну? – желчно усмехнулся собеседник. –
Интересные вы вещи говорите... Не враги?»
«Они же не воюют с Красной Армией...»
«А общее направление мыслей? Это ж антисоветчик на
антисоветчике... Не станете отрицать? Вы с ними год хороводитесь...»
«Я бью немцев, – ответил Спартак. – Я же не
отсиживаюсь, как тот паршивец. Я стреляю, закладываю взрывчатку, вожу
донесения, от которых как раз и зависит, убьем мы еще больше немцев или нет. У
меня уже неплохой охотничий счет: немцы, полицаи украинские и прибалтийские,
предатели... Вот только что хотя бы – один предатель и один гестаповец... Это
что, игра в куколки? Я воюю, черт вас побери! С немцами воюю!»
«Отрицать этот факт трудно, – усмехнулся
следователь-язвенник. – Как говорится, имеет место быть такой фактик. Вот
только, если мне память не изменяет... Кто вы нынче по званию?»
«Подпоручик, – сказал Спартак с некоторой затаенной
гордостью. – Подпоручик Янкес. Так тут принято, звание и псевдо, у всех
так, поголовно, то есть у тех, кому сочли нужным присвоить чин. Вы думаете,
легко мне было выбиться в подпоручики подполья? Учитывая, как они к советским
относятся? Тут уж, знаете, нужно было себя особенно зарекомендовать. Таких лихих
дел нарубать, чтобы эти гонористые паны, сквозь зубы пшекая, все ж меня
признали достойным места в рядах и звание присвоили».
«Еще немного, и я вас начну героем именовать...»
«Не язвите, прошу вас, – сказал Спартак. – Я вам
просто хочу объяснить, как нелегко было добиться, чтобы тебя сочли полноправным
соратником, чтобы тебе отвели место в рядах не из милости, а ради признания
твоих заслуг...»
«Лирика, высокопробная... – поморщился собеседник,
точнее, узкое бледное лицо на фоне мрака. – Вещь на войне совершенно
неуместная. Позвольте уж вам напомнить этак мягко и ненавязчиво, что у вас и
так было место в рядах. В рядах сталинских соколов Рабоче-Крестьянской Красной
Армии. Вы и присягу приносили, чье содержание вам должно помниться. – И он
глянул остро, цепко, пронзительно. – Как насчет присяги-то, а?»
Спартак не мог продолжать этот разговор, даже воображаемый.
Потому что собеседник, если подумать, был кругом прав, а вот он сам... Ну вышло
так, вышло! Сначала примитивно радовался, что не шлепнули и остался жив, да еще
Беату вновь увидел, потом, когда егеря перехватили группу на тесной тропке, в
суматохе ухватил автомат убитого и показал себя очень даже неплохо. Во всяком
случае на него, слова не сказав, стали поглядывать определенно иначе. А там и покатилось.
Нельзя же было приподнять шляпу – откуда шляпа? – и сказать: прощевайте,
панове, спасибо за хлеб-соль и ласку, за то, что не шлепнули, а теперь я,
пожалуй, пойду в сторону аэродрома, заждались меня там...
Ну не получилось как-то с ними распрощаться и в одиночку
пробираться к линии фронта по чужой стране! Укрытие, явка, еще одна явка,
прорыв из оцепленного лесничества, снова бой, и снова он в кустиках не
отсиживался, а потом как-то так получилось, что не было хорошо знающих
немецкий, и именно его, наряженного обер-лейтенантом, послали с группой,
которая должна была перехватить украинских полицаев (для них и его немецкий был
весьма убедительным, поверили, что их немецкий офицер посреди дороги
останавливает, натянули вожжи, тут их и взяли с трех сторон в три пулемета...)
И снова уходили, скрывались. В городе на сей раз. И там-то
однажды ночью Беата... Сама пришла, он и не ожидал, ухаживал, конечно,
насколько можно было в той обстановке, но что получится однажды так легко и
просто, не ожидал...
Ну и покатилось, как в колее. Где-то он бесповоротно миновал
некую точку, после которой все как бы само собой подразумевалось: что он с
ними, что он воюет, что он – никакой не лейтенант Котляревский, а именно что
Янкес... Осознание того, что точка пройдена, его и успокоило. И все пошло, как
шло.
И что прикажете делать? Если ощущаешь себя не вольным
соколом, а паровозом, не способным сойти с рельсов? Беата...
Она убрала руку, и Спартак встрепенулся: показалось, что он
все это время говорил вслух. Нет, ерунда, конечно, – они просто-напросто
приехали: пролетка остановилась перед высоченным, этажей в шесть, ничем не
примечательным домом, где, надо полагать, им и определили отсидеться до утра
для пущей надежности: немцы уже наверняка развернули обычную в таких случаях
кипучую деятельность.
Домина, кроме высоты, был более ничем не примечателен – с
первого взгляда видно, что не был он никогда ни памятником архитектуры, ни
резиденцией магната. Скучная, банальная каменная коробка, явно доходный дом,
или, если по-польски, чиншова каменица. Но обитали тут все же не пролетарии –
райончик не бедняцкий. Так, средней руки чиновнички, развращенная подачками
буржуазии верхушка квалифицированных рабочих, лавочники разные и прочий
немудреный люд, по судьбам которого стальным катком прогрохотала война. Место,
надо полагать, надежное – иначе его бы для укрытия не выбрали те, кому
этим ведать надлежит.
Опомнившись, Спартак соскочил первым и, как полагалось гжечному
пану, подал руку спутнице со всей галантностью. Отметил мимоходом, что рука при
этом как бы сама собой повесила трость на левый локоть. «Внешность у вас, пан
лейтенант, не хлопская, – с усмешкой сказал как-то ротмистр Борута. –
За сельского парня вас выдавать не стоит. Гораздо рациональнее выступать в
качестве элегантного горожанина... или, как показал недавний опыт, в немецком
мундире. Только нужно подучиться... – и не преминул, шляхтич чертов,
ввернуть шпильку: – Тому, чему вы в Совдепии научиться никак не могли...»
Он и научился: непринужденно манипулировать тростью, не
чувствовать себя ряженым в костюмах пусть и довоенного, но все же варшавского
пошива, ложечками-вилочками орудовать... И ведь помогало, взять хотя бы случай
с оберстом и его бумагами, и не только...
Одним словом, сыграно было по всем правилам. И Беата не
подкачала – выпорхнула из неказистой пролетки, словно ясновельможная княгиня из
лакированного ландолета с хрустальными фонарями.
Впрочем, она действительно была из самой что ни на есть
настоящей и доподлинной княжеской фамилии, правда, к началу войны сохранившей
лишь скудные остатки былого великолепия, роскоши, зажиточности. Но все равно,
самая настоящая княгинюшка, вроде Наташи Ростовой (о которой, разумеется, Беата
и слыхом не слыхивала, поскольку в ее роду «москалей» не читывали)...
