Спартак все же не сдержался:
– А тех, что идут с востока, ты в расчет не принимаешь?
– Москалей? – спросила она понятливо. – Не
особенно. Это не повод для раздумий и забот. Послевоенная Польша заставит себя
уважать. Наша пролитая кровь...
Спартак помалкивал: когда на нее этак вот находило, не
следовало и единым скептическим словечком опошлять возвышенный настрой.
Превращалась в дикую кошку с напрочь отшибленным чувством юмора, разве что
хвостом не молотила рассерженно по причине отсутствия хвоста...
Закинув руки за голову, она лежала рядом – смутно белевшее в
ночной темноте пленительное видение и одновременно принадлежащая ему красавица,
изученная до мелочей.
– Быть может, будет даже король, – еще более
мечтательно сказала Беата. – Как в старые добрые времена. Об этом
некоторые всерьез говорят – естественно, среди людей достойных, не вынося на
всеобщее обсуждение. Идеально было бы пригласить, скажем, кого-то из
английского королевского дома – наши доморощенные магнаты, есть впечатление, не
вполне подходят. Попробуй нас представить на приеме в королевском дворце: я в
белоснежном бальном платье и бальном фермуаре, ты – в парадном мундире,
при сабле, а вокруг...
– А фермуар – это что, белые кружевные трусики? –
спросил Спартак тоном деревенского пентюха.
– Деревня! Моментально сбил с высокого полета фантазии...
Фермуар – это украшение. Между прочим, на прабабушкином – одиннадцать одних
только крупных бриллиантов, не считая мелких... Хлоп хлопом, таких вещей не
знаешь, а еще офицер...
– Ищите благородного, паненка.
– Не хочу. Хотя, как ты мог сам убедиться, выбор в случае
чего был бы богатейший.
Спартак, рывком приподнявшись, навалился на нее без особых
церемоний, сграбастал в охапку и поинтересовался на ухо:
– А твои благородные тебя могут вот этак?
Беата встрепенулась в его объятиях, вскричала шепотом:
– Помогите! Меня сейчас изнасилует клятый москаль, он уже...
И, закинув ему руку на шею, притянула к себе, откинулась на
подушку, нетерпеливо направляя куда следует то, что надлежит.
...Узколицый язвенник, усмехаясь особенно желчно, глядя
неприязненно, поинтересовался:
«– Значит, говорите, в парадном мундире? Золотое шитье
сияет, сабля сверкает, шпоры, надо полагать, мелодично позвякивают, и во лбу
звезда горит, совершенно по Пушкину? Ну-ну...»
На сей раз представший не пятном лица в темноте, а во весь
рост, он выбросил вперед руку, она удлинилась не по-человечески, указательный
палец уперся Спартаку в лоб, аккурат над переносицей, он был холодным, твердым,
чертовски реальным, на лоб ощутимо давило...
Электрический свет ударил по глазам, показалось на миг, что
он сорвался откуда-то с высот и летит вниз – как случается при
пробуждении.
Поганое выдалось пробуждение. Спартак уже понял, что
язвенник ему привиделся – а вот давившее на лоб дуло пистолета оказалось
всамделишным.
– Ну-ну, – спокойно сказал державший оружие. –
Лежать, лежать.
Люстра под потолком горела. Не шевелясь, Спартак бросал по
сторонам отчаянные взгляды. И очень быстро убедился, что ситуация даже хуже,
чем просто хреновая. Положение самое безвыходное, в котором ничего не
предпримешь: из такого положения не кинешься обезоруживать, драться – тому, с
пистолетом, достаточно нажать на спусковой крючок...
И над недвижной Беатой стоял такой же – в штатском плаще, в
надвинутой на лоб шляпе, тоже застывший, как идиотский монумент неведомо кому.
Еще четверо или пятеро – сытые штатские морды с пистолетами наготове –
разместились по обе стороны кровати. Спартак покосился на двоих со своей
стороны. Один смотрел с усталым равнодушием человека, немало повидавшего на
своем веку такой вот рутины. Другой, гораздо моложе, улыбался Спартаку азартно,
едва ли не дружелюбно, с физиономией выигравшего в казаки-разбойники дворового
шпанца: попался, ага, наша взяла, чур-чура!
Из-за их спин, бесцеремонно раздвинув обоих в стороны,
показался очередной штатский: мужчина лет сорока пяти, с добродушной щекастой физиономией
завсегдатая пивной и колючими глазами, совершенно этой физиономии
противоречившими.
– Мне безумно жаль, что приходится нарушать такую
идиллию, – без улыбки сказал он по-польски. – Вы так очаровательно
спали, словно два голубочка. Мы, немцы, народ сентиментальный, но не настолько
же, господа мои, чтобы позабыть о суровой службе... Как вас зовут, я уже знаю.
Моя фамилия Крашке, чин не особенно и выдающийся, совершенно заурядный:
гауптштурмфюрер. А вот организацию имею честь представлять незаурядную. Ее
сокращенное название всему свету известно как гестапо. У меня стойкое
впечатление, что вы, молодые люди, об этом учреждении слыхивали хотя бы краем
уха... Я прав?
Наступило долгое молчание. Крашке пожал плечами:
– Молчание, согласно пословице, означает согласие...
– По какому праву... – начала Беата и тут же безнадежно
умолкла.
– Фройляйн... – поморщился Крашке, демонстрируя оба их
пистолета, которые он держал согнутыми указательными пальцами за скобы. –
Вы же умная девочка, закончили университет... Доказать, кого из этих пистолетов
убили вчера вечером – пара пустяков. Снять с них ваши пальчики – еще проще. Так
что умейте проигрывать без тупой физиономии деревенской дурочки... Ну что, вы
согласны, что это конец? Полный и законченный провал? – он впервые скупо
улыбнулся, развел руками. – Вы знаете, господа, в отличие от некоторых
моих коллег, я – человек широких взглядов и большой терпимости. Быть может, вам
хочется выкрикнуть что-нибудь гордое и несгибаемое? Лозунги, призывы, проклятия
и ругательства в адрес гнусных палачей? Милости прошу. Вполне естественное и
закономерное желание, на которое вы, безусловно, имеете право. Было бы жестоко
с моей стороны не позволить вам эту маленькую вольность – в вашем положении так
мало приятного. Итак? Вас никто не тронет и рот затыкать не будет. Можете гордо
кричать что хотите, вашего положения это не облегчит и не утяжелит... Ну? Можно
маленькую личную просьбу? Вам ведь, в принципе, все равно... Можно что-нибудь
сложное, оригинальное, по-настоящему романтичное, красочное и выразительное? Вы
не представляете, до чего надоела вульгарная ругань без особой фантазии, равно
как и примитивные лозунги... Прошу!
Он молча ждал, едва заметно улыбаясь с видом полного хозяина
положения – на что имел все основания, мать его. Спартак промолчал. Беата тоже.
– Вы мне начинаете нравиться, – сказал
гестаповец. – Ведете себя вполне светски, я бы так выразился.
От бессилия и злобы Спартак еще крепче стиснул зубы.
Гестаповец что-то рявкнул – и двое, торчавшие возле постели, моментально сдернули
с нее Спартака, выкрутили руки за спиной, согнув в три погибели, так что он
лбом едва не в пол уперся, потащили в соседнюю комнату.
