И только теперь сообразил, что происходит, – самолет
уже начал разбег по лугу, все ускоряя бег; знакомый шум двигателей Спартак
читал, как книгу: «Дакота» вот-вот оторвется от земли, проситься наружу поздно,
да и не стоит, откровенно-то говоря, – там чертовски неуютно для
партизан...
Вытянув шею, он ухитрился разглядеть в иллюминаторе новые
трассы, летевшие сзади, пытавшиеся нащупать самолет – но «Дакота», как
безошибочно определил Спартак, только что оторвалась от твердой земли и,
натужно воя моторами, взмывала все выше в ночное небо.
...Беата, легонько подтолкнув его в бок кулачком, ехидно
сказала:
– У тебя сейчас берет свалится... Как деревенщина, честное
слово.
– Красиво... – сказал Спартак.
Как ни грустно это признавать советскому человеку, но
лондонский собор святого Павла был гораздо выше, больше и величественнее
Исаакия. А впрочем, Спартак тут же подыскал неплохое уточнение: Исаакий
возведен в царские времена, а вот пусть они попробуют превзойти советские
строительные достижения, империалисты хреновы, колонизаторы, угнетатели
индусов...
Собор тем не менее впечатлял. Бомбежки его счастливым
образом не накрыли. Домам, стоявшим меж ним и какой-то плюгавой церковью,
повезло гораздо меньше: там простирался огромный пустырь, где в высокой траве
тянулись утоптанные тропинки, там и сям виднелись таблички на воткнутых в землю
кольях. Сам он ни за что бы не догадался, но бывавшая до войны в Лондоне Беата
моментально объяснила: тут немецкие бомбы сравняли с землей сразу несколько
улиц, остался пустырь, а таблички как раз и есть названия бывших улиц...
Вообще, уже в первую прогулку он понял, что досталось городу
Лондону на всю катушку. Разрушений масса, а за уцелевшими домами нет прежнего
присмотра: общественные здания с облупившимися фасадами, металлические решетки
срезаны на переработку. На одном из пустырей у разрушенной церкви Спартак
собственными глазами видел натуральный свинарник, устроенный на скорую
руку, – зато на других пустырях цвели ландыши, белая сирень.
– Город не узнать, – сокрушенно сказала Беата, когда
они двинулись по одной из бывших улиц, – утоптанной тропинке с непонятными
Спартаку надписями на указателях. – Раньше здесь было так красиво...
Спартак молчал, поддерживая ее под локоть. Очередной виток
судьбы оказался чересчур уж сильной эмоциональной встряской. Внезапно очутиться
в Лондоне – это, знаете ли, переживание не из рядовых...
Хорошо еще, что к нему особенно не цеплялись – ни здешние
поляки, ни тем более англичане. Спасибо Беате, это она сразу сумела наладить
все должным образом и наспех проинструктировала Спартака в машине, везшей их с
аэродрома. Во избежание возможных сложностей, просто-напросто не следует
говорить всей правды: ну да, еще один поручик из подполья, и не более того.
Польский знает плохо, потому что перед самой войной приехал из Бразилии, где,
собственно, и провел с родителями всю сознательную жизнь. «Мало кто бывал в
Бразилии, – сказала Беата позже, в казарме, разместившейся в чьем-то конфискованном
для военных нужд поместьице близ Лондона. – Шанс попасть на «земляка»
очень уж невелик, а врать насчет попугаев, обезьян и индейцев-людоедов ты
сможешь, сдается мне, язык у тебя подвешен. Если рассказать всю правду, в тебя
обязательно вцепится контрразведка, они тут, в тылу сидя, от безделья
озверели... Черт с ним. Я тебя делом проверила, при чем тут эти тыловые крысы?»
А в общем, никто их на допросы и не таскал – у Беаты тут
были какие-то достаточно высокопоставленные знакомые, прекрасно ее знавшие, а
за компанию и Спартак проскочил мимо здешних особистов, которые, есть
подозрения, во всем мире одинаковы и милыми, душевными людьми поименованы быть
не могут... Всем было не до них – тут шла своя деловая суета, кипели свои
заморочки. Оставалось сидеть смирнехонько и ждать, когда их перебросят назад в
Польшу.
Вот Спартак и разгуливал третий день по древнему городу
Лондону – в мундире британского фасона, украшенном соответствующими нашивками
польских вооруженных сил за границей, в берете цвета хаки с коронованным орлом
и прикрепленными под ним звездочками поручика. И, между прочим, Беата говорила:
ходили слухи, что их собираются наградить, чуть ли даже не английскими
медалями. Так оно на войне и бывает: наградить, по совести, следовало бы очень
многих, но все они далеко, за линией фронта, и только они с Беатой наличествуют
вживую.
Спартак в раздумье покачал головой. С одной стороны,
английская боевая медаль – это несомненный почет, с другой же – дома придется
объяснять еще и это... Вообще, собирается он домой или нет? Этот вопрос как-то
сам по себе уползал в глубины сознания, думать над ним не хотелось, и все
тут...
– Сэр!
Он остановился. Беата, метрах в десяти от него, разглядывала
груду кирпичей, откуда торчали металлические балки: судя по печальному виду, с
этим местечком у девушки связаны давние воспоминания. А совсем рядом оказалась
машина, откуда выглядывал, дружелюбно улыбаясь, человек в штатском, показывал
какую-то карту и трещал нечто неразборчивое.
Карта города, ага. Не знает, как проехать. Только чем же ему
помочь, если мы сами не тутошние? Спартак развел руками, сожалея, что не знает
на английском ни словечка.
Человек настаивал, тыча пальцем в карту, он выглядел
настолько озабоченным и несчастным, что Спартак невольно согнулся в три
погибели, заглядывая в карту, как будто прекрасно в ней разбирался...
Улыбчивый человек в штатском вдруг выбросил руку, и Спартак
согнулся пополам от жесточайшего удара в горло, который и сам прекрасно умел
проводить. Дыхание перехватило, словно навсегда запечатало, он отчаянно пытался
протолкнуть в глотку воздух – а его уже головой вперед закидывали на заднее
сиденье. Он расслышал еще крик Беаты – но машина рванула с места, и кто-то на
чистейшем русском языке прикрикнул:
– Лежи смирно, падла! Отбегался...
Он поневоле лежал смирнехонько – сразу два человека
припечатали его к сиденью, скрутивши так, что пошевелиться не было никакой
возможности. Понемногу удалось протолкнуть в горло немножко живительного
воздуха – полное впечатление, куском – а там и дыхание наладилось, но особой
радости это не принесло. В том, что он серьезно влип, сомнений никаких не
оставалось.
Вокруг раздавался обычный уличный шум – гудки машин,
разговоры. Никто ничего не замечал – с какой стати? – и в голову Спартаку
поначалу полезли самые дурные оптимистические мысли: сейчас Беата куда-нибудь
сообщит, кто-нибудь примет меры...
«Интересно, какие такие меры? – издевательски вопросил
неведомо откуда возникший в сознании язвенник. – Какие такие меры могут
быть? Вы что, гражданин Великобритании, а?»
И крыть тут было нечем. Машина остановилась ненадолго,
послышался скрип распахивающихся ворот – петли приржавели, давно не
смазывали, – и вскоре Спартака потянули за ворот френча:
– Эй, вылезай... фельдмаршал!
