– Я воевал почти четыре года... Честно воевал.
– Я вовсе не говорю, что вам не верю, – ответит
Плещеев. – Кое-какая информация, имеющаяся в моем распоряжении, ваши слова
подтверждает. Только есть тут немаловажные нюансы, гражданин Котляревский...
Вопрос заключается еще и в том, где вы воевали. А воевать вы начали в рядах
безусловно антикоммунистической организации, именующей себя Армия Крайова. Если
меня не подводят глаза, вы и сейчас щеголяете в мундире данной организации с
соответствующей надписью на рукаве и знаками различия...
– Но я же с немцами воевал!
– Я это уже слышал, – сказал майор. – Не в том
дело. Позвольте вам напомнить, что, перед тем как стать поручиком Армии
Крайовой, вы числились в рядах РККА. Имели офицерское звание, принесли
соответствующую присягу. С воинскими уставами, смею думать, знакомы – в том
числе и с тем их разделом, который дает правовое определение таким понятиям,
как дезертирство.
– Но...
– Если вы вновь собираетесь уточнять, что воевали с немцами,
это бессмысленно. Поберегите свое и наше время. Еще раз вам говорю: никто не
сомневается, что вы воевали с немцами. Но вот нюансы, Котляревский... Устав,
быть может, написан казенным языком, оскорбляющим тонкий музыкальный слух, но
хорош он в первую очередь тем, что все там подробнейшим образом разложено по
полочкам и каждый поступок классифицирован с точки зрения законов и порядков
советского государства. Лицо, самовольно оставившее свою часть, считается
дезертиром.
– Я не самовольно...
– Вас сбили, – кивнул майор. – Еще один
общеизвестный факт. Но ведь это не оправдание, Котляревский... Вас что, первого
в истории авиации сбили? Да ну, даже не сотого-тысячного... В подобных случаях
человек – особенно здоровехонький, целехонький – все силы положит на то, чтобы
добраться до линии фронта и перейти к своим. Мало было примеров? Раненые
ползли... Союзники, кстати, пробивались к своим через всю оккупированную
немцами Европу... А вы... Вас от линии фронта отделяла пара сотен
километров – причем, чем больше проходило времени, тем больше это расстояние
уменьшалось. Долг ваш был – пробираться к своим. И что же вы сделали,
чтобы попасть домой? Хоть разъединственную попытку предприняли? Молчите? Да вы
и шагу не сделали в должном направлении... Я правду говорю? Ну?
– Правду, – сказал Спартак, глядя в пол.
– У вас-то самого есть хоть какое-нибудь объяснение? Такое,
которое вам самому уместно произнести вслух как взрослому человеку, офицеру?
Любопытно было бы вас послушать.
– Ромео, тоже мне... – сказал сидевший на подоконнике
цыганистый капитан.
– Еще одно эмоциональное замечание, и я вас удалю,
Шумов, – не поворачивая головы, сказал майор. – А, ну да, девушка...
Возвышенная и романтическая любовь... Я ничего не имею против возвышенной и
романтической любви, Котляревский. Можете не верить, но мне самому приходилось
переживать это чувство. Любовь – это прекрасно... пока она не входит в
противоречие с реалиями военного времени и строгими уставами. Я полюбил и решил
остаться у поляков... Это – объяснение, Котляревский? Серьезно? Вы бы на
моем месте это приняли как объяснение, умилившись?
Спартак молчал. Пол был покрыт не прозаическими крашеными
половицами, а настоящим паркетом, несколько потемневшим от времени, – и
Спартак зачем-то принялся считать про себя дощечки, косые, аккуратные.
– Ну, так будет у вас что-нибудь, что могло бы сойти за
объяснение? – настырно повторил майор.
Спартак поднял на него глаза, шумно проглотил слюну и севшим
голосом произнес:
– Виноват...
– Что и требовалось доказать, – сухо сказал майор.
Вираж третий, трагический. дорога к воле
Глава 1
Возвращение блудного бомбера
...Собственно, здесь на заграничных приключениях
Котляревского можно смело поставить жирную точку – и перевернуть страницу.
От своих Спартак получил по морде только один раз. Причем,
что характерно, еще там, в чопорном и насквозь джентльменском Лондоне. На
территории же родимого Советского Союза его и пальцем не тронули – ни во время
допросов, ни в «свободное», так сказать, время. Ни в московской энкавэдэшной
тюрьме, ни до того – в двух-трех тесных, засранных промежуточных камерах на
пути между границей и Москвой, где он периодически застревал в ожидании
следующего поезда до столицы и где насовать по рылу транзитному арестанту было
чуть ли не единственным развлечением провинциальных смершевцев... Впрочем,
говорить «в ожидании поезда» именно «до столицы» не совсем правильно –
поскольку Спартак в тот момент ни малейшего понятия не имел, куда его
транспортируют... Короче, не били – и на том спасибо.
Еще там, в ставшем уже призрачным, как предутренний сон,
городе Конан Дойля и Уэллса, Спартак подробно, обстоятельно и, главное, честно
рассказал всю свою одиссею, начиная с неожиданного участия в бомбежке Берлина в
сорок первом и заканчивая совсем недавней сценой пленения, рассказал почти все,
лишь огибая острые углы и обходя стороной некоторые подробности, которые могли
бы навредить Беате. И плешивый, обильно потеющий агентишка в штатском (имени
которого Спартак, разумеется, не запомнил; да и наверняка имя было липовым –
как и его звание: якобы в майорском чине он служит на благо Родине), так вот,
агентишка этот уже лапки потирал в предвкушении новеньких погон – дескать, ни
хрена себе, какой матерый шпион на крючок попался, врет и не краснеет! Берлин
он, вишь ты, бомбил! Ракету из-под носа у фрицев уволок! И для острастки от
души засадил Спартаку в ухо – дескать, это, товарищ шпион, только начало.
Но потом плешивый, оказавшийся парнем не только
честолюбивым, но и осторожным, призадумался. А и в самом-то деле: при всей
невероятности истории пленного вдруг да что-нибудь в ней окажется правдой?
Например, в части личного знакомства с товарищем Берией... А это, братцы мои,
уже не шутки. С этим пусть другие разбираются. И «майор», судя по всему, навел
некоторые справки касательно подробностей биографии задержанного. И, судя по
всему, результат его отнюдь не обрадовал. Видать, узнал, что Спартак
Котляревский как минимум на самом деле в сорок первом сбрасывал бомбы на
Берлин...
После чего за него, Спартака, взялись ребята посерьезнее.
Они не били, не угрожали и не запугивали египетскими казнями. Они добросовестно
и скрупулезно записывали, по многу раз переспрашивая, рассказ пленного во всех
мельчайших подробностях, то и дело возвращаясь к уже до белизны обсосанным подробностям,
убеждая вспомнить какие-нибудь детали умыкнутого ракетного двигателя и в своих
вопросах подчас доходя до полного маразма: а кто стоял слева, а какого цвета
был кузов грузовика и видны ли были в то время звезды на небе, эт сетера, эт
сетера... И, главное дело, складывалось полное впечатление, будто
следователей совершенно не интересуют вопиющие факты дезертирства Спартака,
сотрудничество с Армией Крайовой и ни в одной букве не выдуманная работа на
английскую разведку. Следователей более всего интересовал именно двигатель, и
ничего кроме двигателя...
