– А, и это мы должны считать смягчающим обстоятельством,
да? – позволил себе повысить голос Берия, снова переходя на «ты», что было
вовсе уж скверным знаком. Все-таки взбешен... – Не ты крутил шашни с
белополяцкой панночкой, не ты обрюхатил ее? Может, и не ты помогал выкрасть
двигатель ФАУ? А если именно ты помогал, то, быть может, ты доставил его
аккурат в Москву? А, не в Москву? Тогда куда, позволь спросить?.. Не слышу!
Нарком внутренних дел жахнул ладонью по столу и тут же успокоился,
откинулся на спинку кресла.
– Короче, не хочу я с тобой долго разговаривать. Родина и
лично товарищ Сталин доверили тебе ответственное задание, а ты...
– Я...
– Если б ты захотел, – жестко перебил Берия, – то
за три с половиной года нашел бы способ вернуться через линию фронта. И
доложить о выполнении задания. А потом воевать там, куда тебя пошлет твое
командование, а не там, где захочется тебе лично.
Спартак не слушал – до него только что вдруг дошло. Он
помотал головой и спросил охрипшим вдруг голосом:
– Лаврентий Павлович... Товарищ нарком... Что вы про нее
сказали?
– Про кого? – сдвинул брови к переносице Берия.
– Про эту... панночку... Вы сказали, что я ее обрюхатил?
Получается... Значит, Беата беременна? Где она?!
– А она тебе разве не говорила?
Нарком медленно снял пенсне и посмотрел на Спартака с чуть
жалостливым интересом – так какой-нибудь патологоанатом разглядывает обнаженный
труп девчонки, угодившей под трамвай в самый расцвет сексуальной
привлекательности, – помолчал немного и заметил со вздохом:
– Знаешь, Котляревский, я ведь редко ошибаюсь в людях. Но в
твоем случае я вынужден честно признать: я ошибся, причем капитально. И дело не
в моем поручительстве перед товарищем Сталиным – дело исключительно в тебе...
– Что с Беатой?!
Берия поморщился и вновь надел пенсне.
– Держите себя в руках, арестованный! М-мальчишка... –
он помолчал, жуя губами, словно пробуя это слово на вкус, и сказал: – Ничего с
твоей лярвой не сделалось, кому она, на хрен, нужна?! Или ты уверен, что НКВД
только тем и занимается, что сажает всех без разбора? Делать нам больше
нечего... Жива и здорова, пару месяцев еще поиграется под нашим ненавязчивым
присмотром, а потом, если не захочет ребеночка потерять, должна малость
подуспокоиться... Ты бы, Котляревский, о себе лучше подумал. Как думаешь, что
тебя ждет за все твои художества?
– Расстрел, – мрачно предположил Спартак.
– Ага, щас! – презрительно усмехнулся нарком. –
Размечтался, летун вертлявый... А четыре расстрела не хочешь?.. Трибунал,
конечно, может заменить и пожизненным – но тут, сам понимаешь, я ничем помочь
не могу, даже если б захотел. А я теперь, признаться, вовсе не горю желанием
помогать, – он наклонил высокий лоб с залысинами. – Разве что в
память о нашем знакомстве...
И достал из бокового кармана темно-зеленый мешочек размером
с ладонь, небрежно бросил Спартаку. Спартак поймал. Аккуратненький и прочный
армейский кисет, туго набитый весьма неплохим, судя по запаху, табачком.
– Это в качестве последней сигаретки перед смертью, –
учтиво пояснил Берия. – Покуришь на рассвете, когда за тобой придут, меня,
может быть, вспомнишь добрым словом...
– Спасибо, – сказал Спартак холодно, но кисет в карман
опустил.
– А теперь уйди с глаз моих, Котляревский, видеть тебя не
желаю.
Берия, судя по всему, нажал ногой скрытую под столом кнопку
– потому как бесшумно отворилась дверь и давешняя пара полковников тут же
нарисовалась на пороге...
Когда Спартака увели, Берия задумчиво хмыкнул, побарабанил
пальцами по столешнице в ритме «Сердце красавицы склонно к измене», потом снял
трубку телефона, постучал по рычажкам, подождал соединения. На том конце
провода что-то спросили, и Берия, глядя на закрывшуюся дверь, уверенно сказал в
микрофон:
– Да. Мое мнение – да. Использовать будем на полную катушку,
уж больно интересный вариант наклевывается... Согласен. Ну, пусть пока
поработает железным дровосеком на благо Родины, а там посмотрим.
...Однако, вишь ты, для Котляревского обошлось пятнашкой.
Тоже, конечно, не сахар, но все ж таки не расстрел, верно? Черт знает, почему
трибунал смягчил приговор, Спартак на эту тему как-то не думал. Хотя с момента
его насильного возвращения в Союз прошла уже уйма времени, мысленно он все еще
был там, в Лондоне, потому что именно в Лондоне рядом была Беата...
Господи, она ждет ребенка... Его, Спартака, ребенка! Почему
он здесь, почему не возле любимого человека?!
А в мир реальный он вернулся только на вокзале.
Глава 2
Вагончик тронется...
...Он сидел на корточках среди толпы людей в тюремных робах,
возле вагона, с виду напоминавшего багажный – те же косые прутья решеток на
окошках. Вагон, по всей видимости, загнали на запасные пути – шум вокзала,
свистки маневровых паровозов и лязг вагонных сцепок доносились приглушенно,
издалека. И все звуки перекрывал надрывный лай собак, которых на коротких
поводках удерживали оцепившие группу этапников – вот тут Спартак с полной
ясностью и ощутил себя заключенным – хлопчики в форме НКВД с голубыми
петлицами. Вынырнувший в действительность Спартак с удивлением осознал, что
вокруг вовсю буйствует весна, пригревает солнце и мир видится уже не через
серую пелену, а разноцветными красками, хотя оттенков было не так уж и много.
Но все равно Спартак очумело глазел по сторонам, вдыхал чертовски вкусный после
камеры воздух и потихоньку понимал, что жизнь продолжается. И пусть сия жизнь
наверняка готовит ему очередные фортели и кренделя, от которых он уже порядком
устал, но, если честно, все же эти сюрпризы куда лучше тупого меряния шагами
крохотной одиночки с маленьким, густо зарешеченным окошком под самым
потолком...
В цепи охранников произошло движение, собаки не лаяли уже, а
хрипели, оскаленные морды прямо-таки пузырились от пены. Толпа людей в робах
(среди которых чем-то неуловимым выделялось человек десять-пятнадцать) тоже
колыхнулась, однако многие позволили себе лишь переменить позу.
Из оцепления выступили двое с офицерскими погонами: капитан
с помятым лицом и красными, будто с недосыпа, глазами и высокий молодой
лейтенантик с кожаной папкой в руках.
– Построиться! – хриплым голосом гавкнул капитан и
потянулся за папкой.
Сидящие вразнобой поднялись на ноги, построились в две
кривые шеренги. Спартак машинально прикинул, что одновагонников набирается
человек пятьдесят.
– Значит, так, осужденные! Я начальник этапа капитан
Никонов. Рядом со мной мой заместитель лейтенант Виноградов. Короче, сейчас я
называю фамилии, и каждый быстро называет свое имя, отчество, статью и срок.
Поехали, в общем. Абаладзе!..
В ходе переклички Спартак, сам не зная почему, вслушивался в
выкрикиваемые ответы. Статьи большей частью были политические, но попадались и
сугубо уголовные. Со своего места он не мог рассмотреть «уголков», но у него
отчего-то возникла уверенность, что именно они выделялись на фоне прочего
контингента. Дошла очередь и до него, и он крикнул в ответ на свою фамилию:
