– Осужденный Котляревский, Спартак Романович, статья 58-1-б
[22]
, пятнадцать лет.
Капитан, закончив перекличку, во время которой он что-то
отмечал в бумагах, захлопнул папку, передал ее лейтенанту и заорал:
– Значит, так, этап, сюда слушай! Порядок следования до
места назначения следующий: кормежка три раза в сутки, по нужде два раза, по
одному курить запрещается. Нарушителям – карцер. При остановках курение
запрещается всем, разговоры запрещены. Вопросы? Нет вопросов. Тогда в вагон,
живо!
Вновь зашлись лаем собаки, на время переклички вроде бы
поутихшие, и этапники, подхватив вещмешки с немудреными пожитками, по одному
полезли в открытую дверь вагона. Дождавшись своей очереди, Спартак также
подтянулся и под аккомпанемент беззлобного и уже привычного окрика конвойного с
автоматом наперевес: «А ну, живее!» – оказался внутри вагона, в котором зекам
предстояло следовать... А куда, собственно, следовать-то? Наверняка же он
должен об этом знать, но разум и память вышли на перекур. Ничего, сказал
Спартак, скоро все выяснится.
Он с искренним любопытством огляделся.
Внутри вагон напоминал обыкновенный купейный, разве что из
девяти купе пять, предназначенных для арестантов, были отделены от коридора не
сплошной перегородкой, а решеткой, сквозь которую надзиратели прекрасно видят
все, что творится в камерах. Решетка эта идет на всю высоту вагона, доверху, и
оттого нет багажных антресолей из купе над коридором. Окна коридорной стороны –
обычные, но снаружи забраны такой же косой решеткой. А в арестантском купе окна
нет – лишь маленький, тоже обрешеченный, слепыш на уровне вторых полок (вот
потому и кажется вагон багажным). Дверь в купе – раздвижная: железная рама,
тоже обрешеченная. Из пяти арестантских купе только четыре использовались как
общие камеры, а пятое было разделено пополам – два узких полукупе с одной
нижней и одной верхней полкой, как у проводников... наверное, это и есть
помянутый карцер. Печки-буржуйки, видимо, по причине наступившей календарной
весны, в вагоне не наблюдалось. Спартаку вспомнились курсантские годы и армия
(там форма одежды устанавливалась не в зависимости от погодных условий, а по
приказу о переходе на летнюю или зимнюю форму одежды), и он грустно усмехнулся.
Толкаясь, зеки располагались на нарах, причем, как заметил
Спартак, места на среднем ярусе деловито, незаметно и споро оккупировали именно
те, кого Спартак выделил из общей массы. Блатные. Они действительно отличались
от остальных – даже однотипные, в общем-то, робы носили как-то неуловимо
по-своему...
Дверь, со скрипом проехав по направляющим, закрылась,
лязгнул засов, надрывный лай подутих. Капитан что-то скомандовал конвою,
послышался дробный топот солдат, спешивших занять свои места, а потом раздался
свисток паровоза. Вагон дернулся, клацнув сцепкой, как ружейным затвором.
«Внимание, товарищи, – вяло подумал Спартак, – очередная эпопея
Котляревского начинается! И даже не эпопея, а этапея...»
Маневренный паровоз оттащил вагон на другой путь, где под
матерок станционных работяг его прицепили к эшелону. И наконец поезд тронулся.
Поехали.
Блатные ребята вели себя совсем как отправляющиеся на курорт
отпускники – они похохатывали, о чем-то переговаривались, один выудил из
«сидора» засаленную колоду карт – явно самодельных... Полное складывалось
впечатление, что уголовники прекрасно друг с другом знакомы, и уже не первый
год.
– Во, глянь, урки загоношились, – вроде ни к кому не
обращаясь, вполголоса проворчал сосед Спартака, дядька с землистого цвета
лицом. – Им-то что, считай, на родину возвращаются – им что тюрьма, что
лагерь, все одно дом отчий. Тут-то они пока тихие, сучары, потому как их
меньше, не то, говорят, мигом бы свои законы понаустанавливали...
– Кто говорит? – повернувшись к собеседнику, лениво
поинтересовался Спартак.
Разговаривать ни с кем не хотелось напрочь, но и молчать всю
дорогу тоже было невозможно.
– Во даешь! – удивленно протянул дядька. – Ты
откуда такой свалился? Или тебя, хе-хе, прямо с улицы сюда определили? Пока до
трибунала в тюряге сидели, а потом этапа дожидались, это самая популярная тема
в камере у нас была, окромя, конечно, баб... Мне-то повезло, в моей «хате» в
основном из плена освобожденные сидели, а вот про другие камеры, где этих
тварей больше было, много чего паскудного говорят. Неужто не слыхал?
– Да вот вышло так, что я и до, и после приговора в одиночке
сидел, – ответил Спартак.
Про свое шапочное знакомство с некоторыми воровскими
привычками, почерпнутое в процессе общения с Марселем, он пока решил не
распространяться. Бог его знает, как на это отреагируют попутчики... Этот
дядька, к примеру. Сразу видать, что блатных он, мягко говоря, не жалует.
– Может, расскажешь, куда направляемся? Меня Спартак зовут.
– Гвардии сержант Федор Барабанов, – отрапортовал
дядька, крепко пожимая протянутую руку. – Бывший фронтовик, танкист, на
втором годе войны в плен попал, теперь наши освободили и сюда вот по 58-1-б
определили... А ты че, не русский, что ли?
– Это почему еще?
– Имя уж больно заковыристое.
– В честь одного бойца из Древнего Рима назвали, –
кратко ответил Спартак.
– Эвона... А куда едем, сам до конца не знаю. По дороге
конвоиры болтали, я послушал, но и они, кажись, не до конца в курсе...
Определили нас с тобой, брат, в этап, направляющийся то ли в
Беломорско-Балтийский ИТЛ, то ли в Соловецкий ИТЛ, то ли на комбинат НКВД, что
на Кольском полуострове, слыхал о таком? Короче, лес валить будем. А где именно
– какая разница? Главное, что не в Воркуте. Там холодно.
Колеса перестукивались на многочисленных стрелках, за
окошком, расположенным в коридоре напротив зарешеченной двери камеры, мелькали
какие-то фабричные районы Москвы, хотя рассмотреть что-то через грязное стекло
было почти невозможно.
– А я вот слыхал, – вступил в разговор третий сосед
Спартака и Федора, молодой парень с интеллигентскими усиками, – что будем
мы там строительством заниматься. Какой-то комбинат горнодобывающий возводить.
А может, канал восстанавливать
[23]
. Меня Виктором зовут. Виктор
Мозговой, – добавил он, протягивая руку. – Может, вместе будем
держаться? Вместе проще, честное слово, и с этими, – он скосил глаза на
сторону, где резались в карты блатные, и понизил голос совсем уж до еле
слышного шепота, – проблем меньше.
