– Ты что, опытный сиделец? – спросил Спартак.
– Да какое там, первый раз. Меня в Москву тоже этапом
доставили, из Орла. В нашей камере, – он криво усмехнулся, – еще
ничего, а вот в соседней, там урок больше было, такой беспредел сразу после
отправки начался, страх! И вещи, что получше, себе забирали, и пайку, а кто
поодиночке пробовал возмутиться, так отмутузили, что кровью харкали...
– А что ж конвой? – спросил Спартак.
– А ничего конвой! Что ему, больше всех надо? Не убили, и
слава богу. Мы для них третий сорт, изменники Родины, а урки – они ж свои, они
Родину не предавали!.. Вот такая, брат, философия.
– Н-да, веселые перспективки нас ожидают, – протянул
Спартак.
– Это еще что, – сказал Виктор. – А про лагеря
такое рассказывают...
– А ты верь больше всему, что люди болтают, – ворчливо
заметил Федор. – Сами небось в лагере-то не были, а байки травить горазды,
а такие вот, как ты, панику и распускают! На фронте тебе быстро бы за
паникерство всыпали по первое число, в штрафную роту – и все дела...
– Да ладно, мужики, и в лагерях люди живут, – вклинился
в их спор Спартак.
– Живут, – мрачно вздохнул Федор, – только и я
слышал, что верховодят там такие вот, – он мотнул головой в сторону
блатных, – и тут важно, как себя человек с первого дня поведет, как на
этапе себя покажет. Молва – она быстрее приказа летит. Не успеешь на место
прибыть, а там про тебя уже все известно... Ладно, – он махнул
рукой, – живы будем – не помрем.
Меж тем обитатели «купе» уже распределились по полкам.
Какое-то время ехали молча. Каждый думал о своем, Спартак в который раз
вспоминал Беату, потом его воспоминания по какой-то прихоти сознания
переключились на Марселя. Наверное, обстановка навевала. Интересно, что бы
непутевый сосед на его месте делал? Хотя тут и гадать нечего: Марсель сидел бы
аккурат над ним, там, где с самого начала, словно по молчаливой договоренности,
расположились блатные, причем он, как пить дать, был бы у них за главаря,
атамана, вождя – правильное подчеркнуть. Не иначе придется вспоминать кое-какие
выражения бывшего соседушки по квартире и манеру разговора...
Эшелон выбрался за пределы Москвы, стук колес в отсутствие
многочисленных стрелок стал ритмичным, за окошком замелькали деревья. Что-то
переменилось в вагонной атмосфере: из коридора донесся шум, лязг, приглушенная
ругань, и, словно в ответ на эти звуки, на средней полке среди блатных тоже
наметилось оживление, карты из их рук, как по мановению волшебной палочки,
испарились.
– Чего это, а? – вслух поинтересовался Федор, оторвав
Спартака от его размышлений.
– Скорее всего, кормить будут, – ответил с усмешкой
Виктор. – Только особо не радуйтесь, щас узнаете, чем на этапе потчуют.
Точно услышав его слова, возле двери показался мрачный
сержант-конвоир.
– Ну че, зеки, хавка пришла, – процедил он и высыпал
прямо на пол через решетку ворох сухой, как осенняя листва, воблы, затем
выложил горку ломтей хлеба, посыпанного сверху чем-то белым, напоминающим
сахар. – Горячего приварка вам, рвань, не положено, уж не обессудьте!
[24]
– Командир, а как насчет водицы? – заикнулся кто-то.
Вода в паек, по всей видимости, не входила.
– Может, тебе еще и какаву подать? – заржал в ответ
конвоир. – Жрите давайте, а то и это отниму!
Сержант еще раз окинул взглядом «купе» и прошел дальше по
коридору, за ним пыхтел солдатик, тащивший холстяной мешок, – не иначе с
воблой и хлебом.
Едва военнослужащие люди скрылись из виду, как с «блатной»
полки проворно соскочил жилистый субъект и деловито принялся собирать в охапку
хлеб. Руки его были практически синими от бессчетных наколок. Спартак несколько
секунд понаблюдал за хлебоуборочным процессом, а когда заметил, что обколотый
вознамерился экспроприировать весь хлеб подчистую, сказал негромко:
– Эй, мужчина, а вам не многовато будет?
Субъект на миг замер, потом медленно выпрямился и, с прищуром
глядя на Спартака, просипел:
– Че? Тебе кто разрешил пасть разинуть, фря? Че ты тут
балакаешь? Брысь на шконку, и чтоб я тебя искал долго-долго!
– Лишнее на место положи, – глядя ему прямо в глаза,
тихо, но твердо произнес Спартак.
Рядом с ним угрюмо, но решительно засопел Федор.
Расписной глянул на своих, вроде бы ища поддержки, но, как
заметил Спартак, главным образом он смотрел на плотного, невысокого человека,
сидевшего по-турецки в самом углу полки. По едва ощутимым деталям, а скорее
даже инстинктивно Спартак понял, что это вожак, главарь, пахан. Тот едва
заметно мотнул головой. Зек тут же положил куски хлеба обратно, оставив себе
пять ломтей, прихватил пять же воблин, протянул своим и, недобро оглянувшись на
Спартака, но все же не сказав ни слова, полез наверх. Остальные заключенные
суетливо разобрали пайки, Федор передал порции сидящим на третьем ярусе и, взяв
свою, вернулся на место. Взял пайку и Спартак – хлеб действительно оказался
негусто присыпан сахаром.
– Мужики, – жуя, проговорил Виктор, – вы воблу до
поры оставьте, иначе жажда замучает, а воды у конвоя не допросишься. Вот будет
какой полустанок или станция, может, дадут водицы, тогда и вобла в дело пойдет.
Федор, неторопливо, стараясь не уронить ни крошки и не
просыпать сахар, откусывая от своего ломтя, сказал:
– Да, негусто. На таких харчах не разжиреешь.
– Это еще что! Хорошо, что хоть это есть! – криво
усмехнулся Виктор. – Вот когда я до Москвы ехал, так нас совсем не
кормили. Пришел конвойный и объявил, что сегодня жрать никто не будет, на вас,
мол, не выдано! Хорошо, воду давали два раза.
– Это как? – изумленно спросил Спартак.
– А так! Им-то какое дело, урчит у тебя в брюхе или нет...
Ты теперь поосторожней, кстати, будь. То, что блатные так просто на попятный
пошли, еще ничего не значит, – выберут момент и припомнят.
– Так что, молчать надо было? – вскинулся Федор.
– Почему молчать, я не про то! Просто осторожней надо теперь
быть, – обиженно пробормотал Виктор.
День медленно клонился к вечеру, разговоры сами собой
прекратились, ехали молча, только на средней полке негромко переговаривались –
игра в карты продолжалась. Спартак сидел привалившись к стенке «купе» и закрыв
глаза. В голове было пусто и гулко, ни мыслей, ни образов, ни желаний. И
незаметно для себя погрузился в дрему.
Проснулся он как от толчка. Стемнело, поезд, оказывается,
стоит на каком-то полустанке. Виктор, видимо, тоже проснувшийся от отсутствия
уже ставшим привычным перестука колес на стыках рельсов, крутил головой и
вытягивал шею, пытаясь что-либо рассмотреть сквозь прутья решетки на окне в
коридоре.
