– Долго я? – спросил его Спартак.
– Да не знаю, я сам задремал, – отмахнулся
Виктор. – Судя по тому, что уже темно, а выехали мы с утра, наверное,
где-то между Москвой и Бологое... Может, после станции воды принесут, – с
надеждой добавил он.
Состав дернулся и вновь стал набирать ход, в окне поплыли
огни редких станционных фонарей. Спустя некоторое время показался конвоир, не
тот, что раздавал хлеб и воблу, – другой, с погонами ефрейтора. Вот
чудо-то! – в одной пятерне он сжимал ручки нескольких мятых алюминиевых
кружек, а в другой держал ведро с водой.
– Так, граждане осужденные, – скучающе произнес
ефрейтор, – быстро по одному к решетке на водопой. Кто пропустит, пусть потом
не жалуется, ночью дрыхнуть надо, а не сейчас. Вишь, бля, разнежились!
Совесть-то спать не мешает?
Вновь первыми отоварились блатные. На этот раз Спартак
промолчал, тем более что те наглеть не пытались, взяли по кружке, причем воду
наверх снова подавал тот же урка. Вслед за блатарями получили свою порцию и
остальные. Ефрейтор пошел дальше, его голос, повторявший те же слова,
послышался у соседней камеры.
Спартак достал припрятанную с «обеда» воблу, впился в нее
зубами... Точнее, попытался впиться. Вобла была твердой как камень и соленой до
тошноты. Виктор оказался прав на сто кругов – действительно, пить захотелось
тут же и зверски. И мутная вода в кружке, за версту отдающая ржавчиной,
показалась напитком повкуснее «Лагидзе». Впрочем, и соленая вобла, и горькая
вода закончились весьма быстро. Опять послышались шаги конвоира: давешний
ефрейтор собирал кружки. Зеки торопливо допивали.
– Начальник, хрычку-то можно затянуть? – донесся голос
с полки блатных.
– Ладно, курите, ежели кто хочет, – обернувшись, сказал
ефрейтор. – Только толпой дымите, по одному потом не дам.
По камере пронеслось оживление, пассажиры купейного вагона с
решетками полезли в мешки, доставая кисеты и листки бумаги, торопливо
сворачивали самокрутки. Те же, кто подобным богатством не обладал, с жадностью
втягивали носом воздух и наблюдали за счастливчиками, которые, как заметил
Спартак, делиться с соседями отнюдь не торопились. Порывшись в своем «сидоре»,
он достал кисет, свернул цигарку и, мгновение поколебавшись, протянул кисет
Федору. И подумал грустно: «Эх, Федя, знал бы ты, чей табачок куришь...»
Федор торопливо, но ловко, не просыпав ни крошки
драгоценного табака, свернул папироску.
– Так по куреву соскучился, спасу нет! Мой-то запасец перед
отправкой эти гады вертухаи отобрали, чтоб им пусто было...
Ефрейтор сквозь решетку от самодельной бензиновой зажигалки
дал прикурить одному сидельцу, остальные по очереди прикуривали друг у друга.
Камеру заволокли клубы терпкого дыма. Папироска закончилась еще быстрее, чем
вобла с водой. Обжигая пальцы, Спартак затушил микроскопический окурок и
поискал глазами, куда бы его выбросить. Остальные бросали окурки на пол, но
Спартак, мигом вспомнив Марселя, не поленился, дошел до окошечка и щелчком
отправил свой в ночь. И, возвращаясь на место, перехватил цепкий взгляд
главного уркагана.
Из соседней камеры послышался вопль:
– Часовой, на оправку веди!
Чуть погодя – еще один вопль. И еще. Как заезженная
пластинка.
Мимо купе Спартака неторопливо прошаркал конвоир, что-то
бормоча под нос, потом заскрежетал отпираемый замок, заскрипела открываемая
дверь.
– Лицом к стене, руки за спину! Зассыха...
Вновь лязг двери, клацанье замка, приказ: «Пошел вперед!»
«А ведь и мне придется так же», – подумал Спартак.
Стемнело окончательно, в коридоре зажглись тусклые зарешеченные плафоны.
Разговоры, и без того не слишком-то оживленные, вновь стихли, и постепенно
камера погрузилась в тревожный сон, перемежаемый покашливанием.
Поезд летел сквозь ночь на север, изредка останавливаясь на
крошечных станциях, чтобы пропустить воинские эшелоны, мчащиеся на запад. По
коридору, без всякой системы и графика, время от времени проходили охранники.
Стучали колеса, размеренно позвякивала какая-то незакрепленная хреновинка в
тамбуре.
Приспичило Спартаку лишь под утро, когда лампы уже не горели.
Помявшись, он повторил памятный со вчерашнего вечера ритуал вызова конвоя. И
все повторилось – заявился ефрейтор, Спартак, заложив руки за спину и глядя в
стену, стоял смирно, пока тот возился с замком и откатывал дверь, затем вышел в
коридор, вновь встал лицом к стене, пока дверь закрывалась, и по команде
наконец-то двинулся в торец вагона, зашел в сортир...
Мамочки мои дорогие, да кто ж так засрать-то все вокруг
успел? Когда? Или этот милый вагончик не мыли с момента постройки?..
Видимо, для предотвращения побегов, быстроты оборота (да и
вообще чтобы арестант не расслаблялся попусту), дверь в туалет не закрывалась
вовсе, и, наблюдая за процессом оправки, конвоир из тамбура раздраженными
возгласами подбадривал:
– Давай-давай, шустрее, ты тут не один! Ну, все?
Сворачивайся. Хватит, я тебе сказал!
Закончив свои дела, Спартак едва успел коснуться краника
умывальника, как сволочной ефрейтор прямо-таки взревел: «А ну, не трожь, гнида!
Сломаешь. Выходи!»
...День тянулся, как две капли воды похожий на вчерашний –
кормили той же воблой и хлебом, правда, на этот раз без сахара, дважды давали
напиться, четыре раза конвой милостиво разрешал курить (Спартак опять делился с
Федором), выводили на оправку.
На исходе второй ночи прибыли в Ленинград – Спартак понял
это, с трудом разглядев очертания города в мутном окне, просто понял, и все.
Верхним чутьем унюхал. И ему окончательно поплохело.
Тут стояли долго, по некоторым звукам, доносившимся из-за
стен вагона, переговорам путевых рабочих, проверявших колесные пары, Спартак
предположил, что к их составу прицепили еще один арестантский вагон – привет,
братья заключенные. Конвой ходил злой, на все вопросы и просьбы отвечал
матюгами, в соседней камере, судя по всему, кому-то прикладом по хребту
прилетело. Пока стояли, явился давешний капитан с неизменным лейтенантом,
провели перекличку, Спартак, услышав свою фамилию, ответил уже привычно.
Отправились далеко за полдень. Снова тянулись километры, на каком-то безымянном
полустанке перекличку провели еще раз. На средней полке продолжалась игра –
оттуда доносились азартные возгласы, непонятные фразы типа: «Цинковый, дуй на
место!», «При рамсе вольты не канают», «Ну че, на тыщу мух или на налепки?»
Глава 3
Новые впечатления и новые пассажиры
В купе начальника этапа осторожно постучались. Капитан
чертыхнулся, убрал от греха бутылку беленькой и стакан. Сказал раздраженно:
– Ну?
– Разрешите, товарищ капитан?
– Ну давай, давай, разрешил уже! Не тяни, что там у тебя,
выкладывай. Да не стой столбом, шея заболит на тебя смотреть, присядь!
