Сержант молчал, глядя в пол.
– Конечно, не заподозрил! Зачем? Ведомость не сходится –
подумаешь! Куда как проще схватить первого попавшегося человечка и вместо
мифического зека отправить в лагерь!
– Товарищ начальник, но ведь выяснилось все, ведомость
исправим, подчистим... – позволил себе реплику Степанов. Кажется, он
искренне не понимал, почему бесится его командир.
«Меня окружают идиоты», – вспомнилась Куму неведомо чья
цитата. Хотя, по большому счету, сержант ни в чем не был виноват.
Кум стер пену с бритвы, провел рукой по щеке и результатом
остался доволен. Потом еще раз поправил лезвие на ремне и приступил к бритью
другой щеки.
Ну да, альтернатива – только водка.
...Паршивее всего ему было по утрам. Начальник оперчасти
просыпался и долго лежал на спине с закрытыми глазами, всякий раз по новой
привыкая к теперешней реальности, до тошноты постылой, прислушиваясь к лаю
собак в питомнике и воплям похмельных сержантов, проводящих перекличку... Утром
руки дрожали, как с перепоя, из зеркала таращилась мятая, тупая рожа вертухая.
Не хотелось ничего. Хотелось сдохнуть к чертям собачьим... Малодушие, наверное,
но – ежели честно, вот ежели положа руку на сердце – у многих ли достанет сил
примириться с тем, что весьма успешная карьера чекиста в одночасье вдруг
рушится, что самый дорогой на свете человек собственноручно им убит, а сам он,
вместо повышения, вместо ответственного участка работы отправляется в
глухомань, в какую-то занюханную Карелию – на должность начальника абвера богом
забытой зоны? И впереди – ни перспектив, ни будущего, ни возможности что-либо
изменить в дальнейшей судьбе... Жизнь, считай, закончилась, так толком и не
начавшись.
Ежели честно, то мало у кого хватит сил не спиваться, как,
например, начальник лагеря Климов, Хозяин, не свихнуться или... или не
застрелиться. (Признаться, мысль о пуле в висок посещала Кума примерно раз в
два дня.)
Однако начальник оперчасти не мог, не хотел и не собирался
позволять себе опуститься, а тем более демонстрировать собственный депрессняк
подчиненным. Вот оттого он и начинал рабочий день с ритуала бритья –
неторопливого, тщательнейшего и вдумчивого. Черт подери, как ни банально и как
ни высокопарно это звучит, но скрупулезное соблюдение неких бытовых правил,
начиная с чистки зубов и заканчивая мытьем посуды, аккуратность во всем –
только это позволяло ему держаться на плаву и сохранять человеческий облик.
Робинзон ведь выжил? Хотя, говорят, его реальный прототип разучился говорить,
держать ложку с вилкой, да и вообще в животное превратился... но мы не на
необитаемом острове, нам, товарищи, в зверушек превращаться никак не можно, мы
людьми были, людьми и помрем...
– Ладно, – задумчиво пробормотал он, приступая к
подбородку. – А и в самом-то деле, все выяснилось, отчетность не нарушена,
бедный финн свободен... Вольно, сержант, вольно. Молись богу, которого нет, что
у нас не возникло проблем. Ты в бога веришь?
– Никак нет! – возмутился Степанов, однако на миг Куму
показалось, что возмущение его было малость неискренним.
– И это правильно, бога нет. А есть материя. Вот и слава
материи, что легко отделались.
– Слава... Только не материи, а тому летчику, который насчет
финна дежурному доложил, а тот не поленился и проверил. Кабы не они, так чухон
у нас бы и закуковал всерьез и надолго...
– Что еще за летчик?
Самое деликатное – это участок под нижней челюстью. Кожа там
дрябленькая – а что вы хотите, чай уже не мальчик, – и щетину приходилось
удалять с особенной тщательностью. Кума бесили плохо выбритые места.
– Ну, не в смысле – залетный, а в смысле настоящий летчик.
Пилот. В том же вагоне ехал, – ответил сержант. – Статья 58-1-б,
пятнашка. Автоматчик
[32]
, в общем. По фамилии Котляревский.
Чирк.
Проклятье.
Кум мысленно ругнулся, отложил бритву и промакнул порез на
скуле полотенцем. Надо будет потом газетку наклеить. Спросил равнодушно, не
поворачиваясь к сержанту – чтобы тот не увидел выражения его лица:
– Поляк, что ли?
– Да вроде нет. По-русски, во всяком случае, говорит.
– 58-1-б, значит...
– Так точно.
– А чего так мало дали?
– Не могу знать, – пожал плечами Степанов.
– Ты вот что, сержант... – помолчав, решил Кум и вытер
лицо. Порез немного кровоточил, но в целом ритуал был завершен успешно. –
Ты дело этого летчика мне принеси-ка. Посмотрим, что за поборник справедливости
такой выискался... Уловил? Все, закрыли тему. Еще что?
И пошли обыкновенные доклады, собранные операми за сутки:
что слышно в среде контингента, какие там царят умонастроения, кто из
авторитетных граждан прибыл с последним этапом и чем это грозит расстановке сил
в лагере. Рутина, в общем, но рутина необходимая: должен же начальник оперчасти
знать, что делается в подведомственной ему, так сказать, среде обитания?
Пока все было относительно мирно, мелкие стычки и
разногласия не в счет...
– ...но, поговаривают, скоро все изменится, –
нерешительно сообщил сержант. – Поговаривают, что одна война закончилась,
и теперь жди другой...
Кум слушал вполуха, заключенный Котляревский не шел из
головы.
Котляревский. Он ненавидел эту фамилию. Старался навсегда
стереть ее из памяти – потому что именно она разрушила всю его жизнь, поломала
судьбу и загнала в этот медвежий угол. И вроде бы уже забыл, уже успокоился – и
на тебе. Спартак собственной персоной.
Т-тварь...
* * *
...Сквозь сон Спартак почувствовал, как его тормошат за
плечо, и тут же чья-то сухая и шершавая, как наждачка, ладонь закрыла ему рот.
Он дернулся спросонья, машинально ловя руку в болевой захват – рука оказалась
крепкой, как полено, – и тут же услышал шепот возле самого уха:
– Тихо. Не шуми. Это я-а.
Спартак рыпнулся еще разок, но хватку ослабил. Ладонь
исчезла, он приподнялся на локтях, всмотрелся в полумрак.
Время белых ночей только начиналось, однако в барак сквозь
оконца пока еще сочилась серая муть, и он разглядел нависший над шконкой
кряжистый силуэт. Грубые черты лица, ясные голубые глаза...
Фу ты, дьявол... Хямми!
Видя, что Спартак проснулся и, более того, в драку лезть не
собирается, пожилой финн грузно сел на краешек шконки.
– Я хочу скасать тебе спасипо, – негромко произнес он.
Ну и провались ты... Спартак помотал головой – голова была
как туго накачанный футбольный мяч – и не столько спросил, сколько
констатировал факт:
– Так ты, хрен чухонский, оказывается, по-русски балакаешь.
